И фараон ушел мрачный, терзаемый страхом.
– Ну вот, свершилось, – произнесла Мериамун, глядя ему вслед, – я больше не супруга Менепта, но по-прежнему грозная царица Кемета. Старый мой друг Реи, как же мне всё постыло. Странная мне выпала судьба. У меня есть всё, что только можно пожелать, – всё, кроме любви, и мне ничего этого не нужно. Я жаждала власти, и вот власть в моих руках, и что такое власть? Суета, бессмысленная, нескончаемая суета. Мне невыносима эта жизнь без любви в однообразном круговороте повседневности. Один только час любви, и потом умереть! О, если бы Судьба согласилась поднять завесу и показала мне мое будущее! Послушай, Реи, ведь у тебя хватит смелости, ведь ты отважишься… – Она схватила меня за рукав и зашептала прямо в ухо на мертвом языке, который мы с ней знали: – Та, которую я убила… ты видел…
– Да, царица, видел… зачем тебе она? То был жестокий, злой поступок.
– Нет, я поступила правильно, поделом ей. Ты ведь знаешь, тело ее еще не остыло и еще сколько-то времени будет оставаться теплым, а я обладаю искусством вызывать дух умерших оттуда, где они находятся, пока их тело не сковал холод, и узнавать из их уст будущее, ведь они соединились в этот миг с Осирисом, и им открылось всё тайное.
– Нет, нет! – воскликнул я. – Это кощунство, нельзя тревожить умерших, их боги-охранители разгневаются!
– Я все равно вызову ее дух. Если ты боишься, Реи, не ходи со мной, я пойду одна. Я должна все узнать, а узнать я могу только у нее, другого способа нет. И если я умру, совершая этот страшный обряд, напиши, что царица Мериамун хотела узнать свою судьбу и встретила ее!
– Нет, царица, – ответил я, – ты не пойдешь туда одна. Я тоже сведущ в искусстве волхвованья и, может быть, сумею охранить тебя от злых сил. И если ты действительно хочешь совершить это святотатство, то я, твой слуга, буду, как всегда, рядом с тобой.
– Хорошо. Нынешнюю ночь тело, согласно обычаю, будет лежать в святилище храма Осириса, что возле больших ворот, ожидая прихода бальзамировщиков. Идем же, Реи, пока ее тело не стало холоднее моего сердца, идем со мной в храм царя загробного мира!
Она ушла в свои покои, закуталась в темное покрывало, и мы поспешили к храму. У входа нас остановила стража.
– Кто идет? Священным именем Осириса, отвечайте!
– Реи, главный зодчий Кемета и верховный жрец, со спутником, – ответил я. – Откройте дверь.
– Не откроем. В храме находится та, чей покой нельзя тревожить.
– Кто же это?
– Та, кого убила царица.
– Царица послала нас взглянуть на ту, которую убила.
Стражник вгляделся в закутанную фигуру, стоящую рядом со мной, и, отпрянув, крикнул:
– Покажи знак, благородный Реи!
Я показал ему свой перстень с королевской печатью, и он, поклонившись, отворил дверь. Войдя в храм, я зажег тонкие восковые свечи, которые принес с собой. При их слабом свете мы прошли через зал к святилищу, задернутому занавесями. Здесь я погасил свечи, потому что святилище не должен освещать никакой свет, кроме огня, который горит на алтаре перед умершим. Этот огонь был виден сквозь занавеси.
– Открой! – приказала Мериамун. Я откинул занавес, и мы с ней вошли в святилище. Огонь на алтаре горел ярко. Святилище было небольшое, ведь это самый маленький из всех храмов Таниса, и все же свет не развеивал царящий здесь мрак, не достигал до стен, мы едва могли различить изображенные на них фигуры богов, однако он ясно освещал статую Осириса за алтарем, изваянную из черного сиенского камня[13], он сидел, завернутый в погребальные пелены, с короной Верхнего Египта на голове, и держал в руках символ божественной власти и наказующую плеть. На коленях бога лежало белое, внушающее ужас тело – обнаженное тело мертвой Хатаски, которую несколько часов назад убила Мериамун. Ее голова лежала на груди бога, длинные волосы свесились до полу, руки были скрещены на груди, открытые глаза, в которых едва успел погаснуть свет жизни, мертво глядели в темноту. Мы, в Танисе, до сих пор соблюдаем обычай класть внезапно умерших особ высокого происхождения и положения на колени статуи Осириса и оставлять их в храме на всю ночь.
– Смотри, – сказал я царице шепотом, подавленный зловещей тишиной этого страшного места, – смотри: всего час назад эта хорошенькая распутница смеялась и веселилась, а сейчас, убитая твоей рукой, она лежит, осененная недосягаемым для смертных величием и красотой смерти. Подумай еще раз, царица, неужели ты все-таки дерзнешь вызвать дух той, которую освободила от бренного тела? Не так-то легко это сделать даже при всем твоем искусстве чародейства, и если она все же тебе ответит, то может произнести столь страшные слова, что мы не выдержим и погибнем.
– Нет, я сильна в своем искусстве, – возразила она, – и ничего не боюсь. Я знаю, каким именем вызвать Ку, который витает на пороге чертога Правосудия, и как вернуть его обратно. Я не боюсь, но если тебе, Реи, страшно, уходи, я сумею все сделать одна.
– Нет, – ответил я, – я тоже силен в этом искусстве, и я никуда не уйду. Но еще раз повторю: это святотатство.
Больше Мериамун ничего не сказала, она воздела руки высоко к небу и застыла с таким же неподвижным лицом, какое было у мертвой Хатаски. Я, как того требует обряд, очертил своим посохом круг вокруг нас, вокруг алтаря и статуи Осириса с лежащей у него на коленях Хатаской. Потом произнес священное заклинание, которое должно охранить нас от зла в этот страшный час.
Мериамун бросила в горящий на алтаре огонь горсть порошка, и от алтаря поднялся в воздух огненный шар. Трижды бросала она в огонь порошок, и трижды поднимался в воздух огненный шар, ибо только огонь может вызвать дух умерших к живым. Три огненных шара проплыли над головой Осириса и растаяли в воздухе, и тогда Мериамун трижды громко воскликнула:
– Хатаска! Хатаска! Хатаска! Страшным именем заклинаю тебя! Повелеваю: явись от порога царства смерти! Явись от врат чертога Правосудия! Явись от двери Судьбы! Заклинаю тебя нитью жизни и смерти, которая связует нас с тобой, явись оттуда, где пребывает сейчас твой дух, и скажи мне то, что я хочу знать.
– Хатаска! Хатаска! Хатаска!
Страшным именем заклинаю тебя!
Она
