Он вздохнул и снова поднял взгляд. Еще одно видение – на крыше пилона стояла прелестная юная девушка, на голове у нее была сверкающая на солнце медная амфора.
Теперь он ее узнал. Такой он увидел ее, когда жил при дворе царя Спарты Тиндария и встретил ее на берегу бурного Эврота, такой же она явилась ему во сне на острове безмолвия.
Он снова вздохнул и снова поднял взгляд. Он увидел сидящую в кресле женщину, у нее было лицо девушки с амфорой, но только еще более прекрасное, одухотворенное печалью и раскаянием. Такой он видел ее за стенами Трои, куда прокрался из лагеря ахейцев, переодетый нищим, такой он видел ее, когда она спасла ему жизнь, подсыпав мужу в вино снотворное.
Еще раз вздохнул Скиталец и снова поднял глаза, и на этот раз он увидел Елену Златокудрую.
Она стояла на крыше пилона, раскинув руки и глядя в небо, на ее светозарном лице сияла неуловимая улыбка, подобная расцветающей улыбке рассвета. Перед Скитальцем было живое воплощение Красоты – чистый, первозданный образ Любви, посланный бессмертными богами на счастье и на погибель людям, чтобы столкнуть их в жестоком соперничестве, конец которого никому не ведом.
А Елена Златокудрая стояла, открыв объятья иным мирам – миру гармонии, в котором нет места соперничеству и распрям, тайне, которая открывается за чертой смерти. Люди замерли, едва смея дышать, а она призывала их всех прийти и взять то, что смертным на земле недоступно.
Она снова запела и, продолжая петь, стала медленно удаляться и наконец скрылась из глаз, только чарующий голос доносился издали.
Любимая стала твоей, Но знай – ты ее потерял. Ты не добился любви той, Кого любишь – она навеки твоя. Ты чистой душой к ней стремишься, Тоскуешь, твоя память не умирает. Ты не увидишь, как она стареет, Как блёкнут краски на лице прекрасном, Как горе прорезает сеть морщин, Как волосы седеют, гаснет взор — Где красота, что некогда сияла? Нет, счастливее тот, Кого отвергли! Любовь не стала для него привычкой, И милый образ в памяти живет В немеркнущей, нетленной красоте, Такой же юный, нежный, лучезарный.Но вот смолкли последние звуки, и снова людей охватило безумие. Стоявшие за оградой мужчины снова кинулись к воротам, женщины снова с воплями вцепились в них, проклиная красоту Хатор, ее пение ничего для них не значило, они должны были во что бы то ни стало удержать своих любимых и своих кормильцев. И все же почти все мужчины, кто был во внешнем дворе, ринулись к внутренним воротам, за которыми стояло алебастровое святилище Хатор. Они бросались на землю и впивались в нее руками – так в страшном сне люди пытаются удержаться и не сползти в бездонную пропасть, но кто-то невидимый медленно тащит их к краю бездны; этих же несчастных влекла их собственная исступленная страсть. Тщетно упирались они ногами в камни, пытаясь остановиться, их тело судорожно ползло вперед, и они медленно приближались к воротам, извиваясь, как раненые змеи, которых тащат на веревке. Из тех, кто проник в наружный двор и увидел прекрасную Хатор, мало кому было суждено остаться в живых и вернуться назад.
Жрецы сняли повязки с глаз, поднялись с земли и распахнули вторые ворота. За ними, чуть поодаль, колыхалась на легком ветру завеса святилища, двери за этой завесой были сейчас открыты, это было видно, когда ветер откидывал пурпурную ткань, из-за которой неслись чарующие звуки ее голоса.
– Ближе! Подходите ближе! – воззвал старый жрец. – Пусть тот, кто желает завоевать прекрасную Хатор, подойдет ближе!
Скиталец чуть было не двинулся вперед, но страсть не поработила его, здравый смысл победил. Он усмирил свое сердце и стал ждать, пусть сначала пойдут другие, он посмотрит, что будет с ними.
Влюбленные безумцы метались перед святилищем, то устремлялись вперед, ослепленные страстью, то отбегали назад, пораженные страхом, и наконец решился идти слепой, его вел за руку один из жрецов, потому что его собаку-поводыря не пустили за вторые ворота.
– Вы все боитесь, трусы! – кричал он. – А вот я не боюсь! Лучше увидеть прекрасную Хатор и умереть, чем жить, не видя ее. Поверните меня лицом к дверям, жрецы, в худшем случае я всего лишь умру.
Жрецы подвели его почти к самой завесе и повернули лицом к двери. Он с громким криком рванулся вперед, но тотчас же был отброшен, закружился, как оторванный ветром лист, и упал. Однако поднялся на ноги и снова рванулся вперед и снова был отброшен. В третий раз он встал и бросился в двери, яростно размахивая своей клюкой. Послышался глухой звук, как будто клюка ударила по щиту, она на миг застыла в воздухе и тут же разлетелась в щепы. Раздался звон мечей, и слепой упал на землю мертвый, хотя ни единой раны на нем Скиталец не увидел.
– Подходите же! Подходите ближе! – приглашали жрецы. – Один из вас пал. Пусть тот, кто желает завоевать несравненную Хатор, подойдет ближе!
Выбежал вперед мужчина, бросивший свой народ в пустыне, он кричал что-то на языке апура. Его тоже отбросило от дверей, он снова ринулся внутрь и снова был отброшен, потом раздались удары мечей, и он тоже пал мертвым.
– Подходите! – кричал жрец. – Подходите же! Еще один пал. Пусть тот, кто желает завоевать прекрасную Хатор, подойдет ближе!
Безумцы один за другим кидались в двери, их всех сначала отшвыривали наружу, потом убивали невидимыми мечами. Наконец остался только один Скиталец.
– Неужели и ты, прекраснейший и достойнейший из мужей, хочешь умереть такой жалкой смертью? – обратился к нему жрец. – Ты видел, что с ними случилось. Одумайся и уходи.
– Не было в моей жизни такого, чтобы я перед чем-то отступил, будь то человек или призрак, – ответил ему Скиталец и, вынув из ножен свой короткий меч, подошел к святилищу и поднял щит, защищая голову, а жрецы отступили в сторону и приготовились смотреть, как он будет умирать. Скиталец заметил, что все умирали только за порогом святилища. Поэтому он вознес молитву Афродите и медленно пошел к дверям. На расстоянии тетивы лука от порога он остановился и стал слушать. Теперь он
