– Ничего не помню!
– Не помнишь?
– Не помню! Я и милиции так сказал. Ничего не видел, ничего не слышал, потому как спал пьяный. Трактор, может, кто и брал, но я ничего не помню.
– Так, значит? А сейчас вспомнишь?
Каракурт достал пистолет, вытащил магазин, посчитал патроны.
– Здесь, дед, восемь штук. Я тебе грозить больше не буду. Я сначала попрошу брата залепить тебе рот лентой, чтобы ты не орал козлом от боли, а потом наверну вот этот черный цилиндр, – Стас достал глушитель, – знаешь, что это такое? Правильно, глушитель. И начну, дед, потихоньку собирать тебя на тот свет! Сначала пару пуль в ноги, потом в руки и живот. Может, эта процедура и освежит твою драную память? Как думаешь? Только не поздно ли будет?
Дед вспотел, судорожно сглотнул слюну, не отводя взгляда, внимательно следя за приготовлениями страшного незнакомца. Наконец хриплым голосом проговорил:
– А потом те язык отрежут!
– Ты хоть немного думать можешь? С кого они язык отрежут? С обгорелого трупа?
Старик задумался.
– А скажу вам, вы меня все одно грохнете. Тогда как?
– Мы тебя не тронем, если ты расскажешь всю правду!
– Эх, жизнь наша грешная, че же делать? А ладно... Скажу! В тот день как раз дождь накануне прошел. Днем, как назло, никого не было. Так и просидел без заработка возле своего «мерина».
– Кого?
– Трактора! «Мерином» его кличу... А ночью стучат в окно. Мужик. Русский. Не дачник и не местный. Впустил в дом. Он и говорит, машину, мол, надо через балку протащить. Ну я че? Я про деньги спрашиваю, мол, знайте, что ночью я по двойной таксе работаю. Он сразу литр на стол поставил. Делать нечего. Пошел я «мерина» своего заводить, а тот к машине. Она на дороге стояла. Подколесил к ней. Этот же мужик, русский, вышел, закрепил трос.
– Стоп, дед! Вот здесь давай уточним. Что за машина? Номера, цвет, сколько человек в салоне было?
– «Жигули», «семерка». Точно! У внука в городе такая же. Цвет темный: то ли зеленый, то ли вишневый. Номера не разглядел...
– Так не пойдет, дед. Номера ты должен был запомнить, раз машина не местная. Ну-ка говори, я жду!
Каракурт вставил магазин, передернул затвор, начал накручивать глушитель.
– Это... Весь, клянусь, не помню... Цифра «пятьдесят» в конце, где флаг, и... буквы «ТА»...
– Еще!
– Еще?! То ли «тройка», то ли «девятка». Большего не скажу, номер грязью был залеплен.
– Кто еще был в салоне?
– В салоне, спереди, один нерусский сидел, он еще дверь открыл, поторопил меня.
– А сзади?
– И сзади вроде кто-то сидел, но маленький. Может, ребенок? Али сверток какой?
– Сколько было времени?
– Ну где-то через час-полтора, как гимн по радио отыграли. На часы ведь не смотрел!
– Понятно. А когда ты тащил их обратно?
– Обратно?
– Да, обратно! – вновь повысил голос Каракурт. Старик вздрогнул:
– Погоди. Сейчас скажу. Я уже уснул, как опять стучат. Открываю. Тот же мужик. Давай, говорит, тащи обратно. И еще литр выставляет. Ну вытянул я их, а тут этот нерусский выходит и говорит мне: «Если ты, плесень, хоть слово скажешь кому, что таскал нас этой ночью, я вернусь, отрежу твой поганый язык и засуну тебе его в жопу». Я говорю, что все, мол, понял! Ну они и уехали. А утром милиция своим «УАЗом» внизу дорогу разбила. Потом еще следы от колес искали. Меня увезли. Сутки там, чай, просидел! Вот так! А если эти, о ком я рассказал, вернутся? Че тогда делать?
– Они не вернутся.
– Дай-то бог!
Каракурт достал фотографии Комолова и Туры:
– Эти?
Старик посмотрел сбоку одним глазом, отвел взгляд в сторону:
– Эти.
– Больше тебе нечего мне сказать?
– Все уж. Больше нечего.
