В голове сразу прояснилось, я овладел собой и, скользнув вниз по веревке, нащупал левой ногой другую нишу. Спуск оказался страшнее подъема, то ли из-за усталости, то ли, достигнув цели, я полностью сосредоточился на собственной безопасности, что и породило страхи. Кто знает, в чем была причина, но только мурашки по спине забегали гораздо сильнее, да и дурнота подступала к горлу значительно чаще, чем при подъеме.
Вскоре, благодарение Господу, это испытание осталось позади, и мы достигли покатой дороги или водостока, – в общем, что бы это там ни было, мы оказались под открытым небом. И при свете почти погасших светильников ринулись вниз, ноги как будто сами несли нас. Выбравшись из норы, мы попали в заросли кустов, закрывавшие вход в лаз.
Я присел, весь дрожа, как желе на тарелке, и обливаясь по́том. Снаружи немилосердно пекло. Ханс лучше моего переносил жару, но и ему было невмоготу. Он достал холодный чай, который мы припрятали вместе с остальными припасами и одеждой, и протянул мне. И представьте, в тот момент эта гадость показалась мне сладчайшим нектаром. Я вернул фляжку Хансу, хотя с удовольствием выпил бы все до дна.
Когда он сделал несколько глотков, я вспомнил про Кенеку, который тоже, должно быть, умирал от жажды, и остановил готтентота. Но куда же подевался Кенека? Его нигде не было. Ханс решил, что спасенный, должно быть, спрятался в каком-нибудь укромном уголке. У меня не было сил спорить или строить догадки, и я промолчал.
Мы допили холодный чай и под конец еще сделали по глотку бренди на брата, тщательно отмерив напиток в чашечку. Я не решился доверить Хансу флягу, к которой эта самая чашечка была прикручена. Побоялся, что, не в силах преодолеть искушение, готтентот осушит ее до последней капли.
Освежившись и вознеся в душе благодарность за благополучное завершение ужасного подъема, я положил погасшие лампы в корзину Белой Мыши: вдруг они еще пригодятся (а может, захотел оставить их на память о несчастной женщине). Не сговариваясь, мы пошли по широкому дну водостока, держа путь обратно к лагерю. У ручья мы вдоволь напились воды, умылись и охладили израненные на скалах ноги.
Вдруг я услышал какой-то звук, обогнул камень и увидел – кого бы вы думали? – нашего Кенеку. Преклонив колени на камне, он молился и громко стонал. Наверное, поранился во время стремительного спуска, или оплакивал гибель Белой Мыши, или переживал, что больше никогда не увидит своих жен, с которыми его разлучили. Хотя последнее представлялось мне маловероятным: сомнительно, чтобы у этого типа вообще когда-либо были жены и дети. Я, во всяком случае, ни разу не видел их около дома, где Кенека жил как отшельник; да и вездесущий Ханс тоже ничего подобного не обнаружил.
Так или иначе, не желая шпионить за человеком, когда тот опечален, я кашлянул. Кенека поднялся и подошел ко мне.
– Ты опередил нас, – заметил я.
– Да, господин, я ждал вас. Легко спускаться, когда знаешь дорогу.
– Это верно. А вот для нас спуск оказался тяжелым и опасным, как и для Белой Мыши. – (При этих словах Кенека вздрогнул и опустил голову.) – И что ты намерен теперь делать?
– То же, что и раньше, господин. Проводить тебя к моему народу дабанда, живущему вблизи священного озера Моун. Думаю, нам следует уходить отсюда как можно скорее, господин. Мои враги, арабы, узнав о побеге, мигом примчатся к твоему лагерю, чтобы напасть на нас.
– Ты прав, Кенека. Тогда веди нас, и не будем терять ни минуты.
И мы побрели вверх по мрачному ущелью. Сказать по правде, я был не в духе и меня просто распирало от гнева. Наконец мое терпение лопнуло.
– Кенека… – произнес я. Он шел рядом со мной, а Ханс чуть впереди, выбирая в темноте дорогу и оставаясь начеку, чтобы на нас не напали. – Я и мой слуга много всего пережили по твоей милости. Нынче ночью мы рисковали жизнью, спасая тебя, равно как и та, кого больше с нами нет. Теперь же ты заявил, что на нас из-за тебя могут напасть твои враги. Пожалуй, будет лучше, если я возмещу тебе все, в том числе и деньги, которые выручу за слоновую кость. Тогда ты пойдешь своей дорогой и оставишь меня в покое.
– Но это невозможно! – яростно вскричал Кенека. – Господин, как ты не понимаешь! Мы связаны друг с другом до тех пор, пока не произойдет то, чему суждено свершиться. Так предначертано звездами, и нас связала сама судьба. Ты считаешь меня неблагодарным, но это неправда. Мое сердце преисполнено благодарности к тебе, и отныне я твой раб. Умоляю, больше ни о чем не спрашивай, ибо, если я расскажу правду, ты все равно не поверишь.
– Я уже довольно наслушался от тебя всякого вздора, так что и впрямь более ничему не поверю, – резко ответил я. – А потому держи свои истории и обещания при себе. Прямо сейчас, во всяком случае, я не могу тебя бросить, а то эти негодяи-арабы перережут тебе глотку.
– И тебе тоже, господин. Вместе мы сможем противостоять им, а поодиночке они убьют тебя, меня, твоего слугу, да и носильщиков тоже.
Дальше мы двигались молча и без происшествий, не считая того, что нам попался лев. Мы встретили хищника в густых зарослях у самого входа в ущелье, вернее, это он нас там встретил и настойчиво шел следом. Наверное, зверь был страшно голоден. Изредка он рычал, но по большей части держался от нас шагах в тридцати-сорока, скрываясь в густой траве или за кустами. Дважды лев выглядывал из-за колючих деревьев, как бы подстерегая нас. Я хотел подстрелить его, но Ханс упрашивал меня поостеречься, потому что шум мог привлечь арабов, которые, возможно, нас разыскивали. Поэтому мы, избегая скоплений деревьев, несколько раз сделали крюк.
Наконец льву это надоело. Он в третий раз прокрался вперед, и в свете заходящей луны я увидел, как хищник расположился на тропе шагах в пяти впереди нас. Обойти его не
