— Пилар, — сказал Фернандо. — Мяса там не осталось?
— А, отвяжись, — сказала женщина.
Но Мария взяла миску Фернандо, подошла с ней к котлу, отставленному с огня, и ложкой зачерпнула жаркого. Потом оставила миску перед Фернандо и погладила его по плечу, когда он нагнулся над столом. С минуту она постояла около Фернандо, не снимая руки с его плеча. Но Фернандо даже не взглянул на нее. Он был занят едой.
Агустин стоял около очага. Остальные сидели за столом. Пилар села напротив Роберта Джордана.
— Ну, Ingles, — сказала она, — вот ты и увидел его во всей красе.
— Что он теперь сделает? — спросил Роберт Джордан.
— Все, что угодно, может сделать. — Женщина опустила глаза. — Все, что угодно. Он теперь на все способен.
— Где у вас пулемет? — спросил Роберт Джордан.
— Вон там, в углу, завернут в одеяло, — сказал Примитиво. — Он тебе нужен?
— Пока нет, — сказал Роберт Джордан. — Я только хотел знать, где он.
— Он здесь, — сказал Примитиво. — Я внес его сюда и завернул в свое одеяло, чтобы механизм не заржавел. Диски вон в том мешке.
— На это он не пойдет, — сказала Пилар. — С maquina он ничего не сделает.
— Ты же сама говоришь, что он способен на все.
— Да, — сказала она. — Но он не умеет обращаться с maquina. Швырнуть бомбу — это он может. Это на него больше похоже.
— Дураки мы и слюнтяи, что его не убили, — сказал цыган. До сих пор он не принимал участия в разговоре. — Надо было, Роберто, убить его вчера вечером.
— Убей его, — сказала Пилар. Ее большое лицо потемнело и осунулось. — Теперь я тоже за это.
— Я был против, — сказал Агустин. Он стоял возле очага, опустив свои длинные руки, и его щеки, затененные ниже скул щетиной, в отблеске огня казались ввалившимися. — Но теперь я тоже за это, — сказал Агустин. — Он гнусный человек, и он нам всем хочет погибели.
— Пусть все скажут. — Голос у Пилар был усталый. — Ты, Андрес?
— Matarlo[128], — кивнув головой, сказал старший из двух братьев, тот, у которого темные волосы узким мысом росли на лбу.
— Эладио?
— Тоже, — сказал младший брат. — Он очень опасный человек. И пользы от него мало.
— Примитиво?
— Тоже.
— Фернандо?
— А нельзя ли его арестовать? — спросил Фернандо.
— А кто будет стеречь арестованного? — сказал Примитиво. — Для этого надо, по крайней мере, двух человек. И что с ним делать дальше?
— Продать фашистам, — сказал цыган.
— Еще чего не хватало, — сказал Агустин. — Не хватало нам такой мерзости!
— Я только предлагаю, — сказал цыган Рафаэль. — По-моему, фашисты с радостью за него уцепятся.
— Довольно, перестань, — сказал Агустин. — Мерзость какая!
— Уж не мерзостнее, чем сам Пабло, — оправдывался цыган.
— Одной мерзостью другую не оправдаешь, — сказал Агустин. — Ну, все высказались. Остались только старик и Ingles.
— Они тут ни при чем, — сказала Пилар. — Он их вожаком не был.
— Подождите, — сказал Фернандо. — Я еще не кончил.
— Ну, говори, — сказала Пилар. — Говори, пока он не вернулся. Говори, пока он не швырнул сюда ручную гранату и мы не взлетели на воздух вместе с динамитом и со всем, что тут есть.
— По-моему, Пилар, ты преувеличиваешь, — сказал Фернандо. — Я не думаю, чтобы у него были такие намерения.
— Я тоже не думаю, — сказал Агустин. — Потому что тогда и вино взлетит на воздух, а на вино его скоро опять потянет.
— А что, если его отдать Эль Сордо, а Эль Сордо пусть продает его фашистам, — предложил Рафаэль. — Выколем ему глаза, тогда с ним легко будет справиться.
— Замолчи, — сказала Пилар. — Когда я тебя слушаю, у меня такое в душе подымается, — а всему виной твоя мерзость.
— Фашисты все равно гроша ломаного за него не дадут, — сказал Примитиво. — Это уже другие пробовали, и ничего не выходило. Расстреляют заодно и тебя, только и всего.
— А по-моему, за слепого сколько-нисколько, а дадут, — сказал Рафаэль.
— Замолчи, — сказала Пилар. — И если ты хоть раз заикнешься об этом, можешь убираться отсюда вместе с ним, с Пабло.
— А ведь сам Пабло выколол глаза раненому guardia civil, — стоял на своем цыган. — Ты что, забыла?
— Перестань, — сказала ему Пилар. Ей было неприятно, что об этом говорят при Роберте Джордане.
— Мне не дали договорить, — перебил их Фернандо.
— Говори, — ответила ему Пилар. — Говори, кончай.
— Поскольку арестовывать Пабло не имеет смысла, — начал Фернандо, — и поскольку использовать его для каких-либо сделок…
— Кончай, — сказала Пилар. — Кончай, ради господа бога!
— …было бы постыдно, — спокойно продолжал Фернандо, — я склоняюсь к тому мнению, что Пабло надо ликвидировать, чтобы обеспечить успешное проведение намеченной операции.
Пилар посмотрела на маленького человечка, покачала головой, закусила губу, но промолчала.
— Таково мое мнение, — сказал Фернандо. — Полагаю, есть основания видеть в Пабло опасность для Республики…
— Матерь божия! — сказала Пилар. — Вот язык у человека! Даже здесь умудрился бюрократизм развести!
— …ибо это явствует как из его слов, так и из его недавних действий, — продолжал Фернандо. — И хотя он заслуживает благодарности за свои действия в начале движения и вплоть до последних дней…
Не вытерпев, Пилар отошла к очагу. Через минуту она снова вернулась на прежнее место.
— Фернандо, — спокойно сказала она и поставила перед ним миску. — Вот тебе мясо, сделай милость, заткни им себе рот чинно и благородно и молчи. Мы твое мнение уже знаем.
— Но как же… — начал Примитиво и запнулся, не кончив фразу.
— Estoy listo, — сказал Роберт Джордан. — Я готов сделать это. Поскольку вы все решили, что так нужно, я согласен оказать вам эту услугу.
Что за дьявол, подумал он. Наслушавшись Фернандо, я и сам заговорил на его лад. Должно быть, это заразительно. Французский — язык дипломатии. Испанский — язык бюрократизма.
— Нет, — сказала Мария. — Нет.
— Это не твое дело, — сказала девушке Пилар. — Держи язык на привязи.
— Я сделаю это сегодня, — сказал Роберт Джордан. Он увидел, что Пилар смотрит на него, приложив палец к губам. Она указывала глазами на вход.
Попона, которой был завешен вход, отодвинулась, и в пещеру просунулась голова Пабло. Он ухмыльнулся им всем, пролез под попоной и опять приладил ее над входом, повернувшись к ним спиной. Потом стащил с себя плащ через голову и стряхнул с него снег.
— Обо мне говорили? — Он обратился с этим вопросом ко всем. — Я помешал?!
Никто не ответил ему, и, повесив свой плащ на колышек, вбитый в стену, он подошел к столу.
— Que tal?[129] — спросил он, взял свою кружку, которая стояла на столе пустая, и хотел зачерпнуть из миски вина. — Тут ничего нет, — сказал он Марии. — Пойди налей из бурдюка.
Мария взяла миску, подошла с ней к пыльному, сильно растянутому, просмоленному до черноты бурдюку, который висел на стене шеей вниз, и вытащила затычку из передней ноги, но не до конца, а так, чтобы вино лилось в миску тонкой струйкой. Пабло смотрел, как она стала на колени, смотрел, как прозрачная
