Горит в дортуаре ночная лампадка, и тихо колеблются тени, и тихо бредит осенняя ночь.
Наташа не спит на жесткой постели. Прислушивается. Классная дама мерно храпит в соседней комнате. Зеликман лежит недалеко от Наташи и бормочет во сне:
— Ах, Боже мой, Боже мой! И что я вам сделала? Что? — И через минуту опять слышно жалобное бормотанье маленькой еврейки:
— Ах, мамуся, весь мир на меня, весь мир.
Вот что-то пошевелилось около стены. Машурина тихо подымается с постели, идет босая, в рубашке, к соседке. Молча юркнула к ней под одеяло. Прижались две подруги и шепчут что-то друг другу на ухо, смеются едва слышно. Притаили дыхание. Как непонятно молчанье в этой лунной ночи.
Жарко натоплено в дортуаре. Душно. Сбросила Наташа одеяло, осталась под одной простыней. В лунном серебре смешались линии ее детского тела. Свернулась Наташа клубочком, как зверек. Ворожит над девочкой полная луна. И думает Наташа о своей судьбе:
— Что будет завтра? Как жутко без мамы. А тут еще бродит среди девочек красногубый Упырь.
Какое томленье в дортуаре. Утомленные хороводной игрой разметались подруги в своих постелях. Шепчут в лунном бреду: «Лови! Лови!» — что-то напевают. Пылают детские губы.
Проскользнули вместе с луною серебристые сны и закружились по дортуару в ночной игре. Забегали беззвучно кошки и мышки.
И чудится Наташе, что пришел в дортуар Упырь, ищет девочку, чтобы выпить ее кровь.
Бродит Упырь от постели до постели. Остановится, припадет к сердцу и пьет. А девочка стонет, томится, но проснуться не может, — завтра встанет бледная, с темными пятнами под утомленными глазами.
Ах, как страшно!
— Господи Иисусе Христе, спаси и помилуй девочку Наташу.
Наташа крестится и открывает глаза: нет Упыря, ушел, испугался крестного знамения.
Наташа засыпает.
Снятся ей серые мышки и огромный белый кот. Мяучит кот, высовывая красный язык; ворочает глазами, нагоняя страх на мышиное царство. Бегут мышки с какой-то горы, а за ними кот. Хочет Наташа заступиться за мышек, прикрыть их собой, и видит: кот стал Упырем. Лицо человеческое. Наклоняется над Наташей, но она не боится его, скоро-скоро шепчет молитву своему Христу:
— Господи Иисусе, спаси и помилуй девочку Наташу.
После двух уроков повели девочек на гимнастику. Одели их в штанишки, показывали, как надо вертеть руками, приседать, притягиваться на трапеции…
Тут ходил Упырь, учил девочек вывертываться на кольцах, поддерживал снизу, чтобы не упали, хвалил за старанье, ласково гладил по голове.
Потом ушла куда-то классная дама Гусева.
— Вы, — говорит — доктор, займитесь малышами, а я поду.
Учил Упырь Машурину вертеться на трапеции. Худо его понимала девочка. Взял тогда ее к себе на колени, показывал, как надо делать.
Машурина ничего не боится, смеется, говорит:
— Щекотно.
Заставил ее Упырь вложить в кольца руки и ноги, делать «лягушку». Напрягалось маленькое тело; видна была каждая линия. Спустилась вниз красная. Глаза блестят. На губах виноватая улыбка.
Похвалил Упырь Машурину.
После звонка завтракали, а потом был урок Закона Божия.
Батюшка рассказывал, как напился вином виноградным старый Ной, как посмеялся над ним сын его Хам и как прикрыли наготу отца Иафет и Сим, братья Хама. Батюшка был веселый, вместо напился говорил «наклюкался». И Наташа вспоминала о тете Серафиме и думала: «теперь я знаю, что значит наклюкаться».
Шел печальный осенний дождь, и нельзя было гулять в саду. Бродили девочки скучные в скучных коридорах старого пансиона.
Машурина рассказывала Наташе разные истории:
— В третьем классе есть девочка Лилитова[8]. В лунные ночи она встает во сне с постели и бродит по пансиону. Забирается на рояль и шкаф. Однажды пробралась в гимнастический зал, залезла на трапецию — а сама спит.
— Это страшно, — говорит Наташа.
— Да, страшно. А то еще рассказывают, что у мадам Гусевой голова по ночам от тела отрывается. Второклассницы видели: лежит Гусева на постели без головы, а голова на туалетном столике рядом с мылом и зубными щетками.
— Я боюсь, — говорит Наташа.
— Еще бы! И я боюсь. А у нас в подвале, под нашим дортуаром, кости в цепях нашли — человеческие…
— А что такое Упырь? — спрашивает Наташа.
— А это, кто кровь пьет живую.
— А доктор пьет?
— Нет. Его только так прозвали, потому что у него губы красные. Он добренький.
Молчание.
— Скоро нас свидетельствовать будут, — говорит Матурина мечтательно.
Дошла очередь и до Наташи. Мадам Гусева повела ее к доктору на третий этаж.
— Вот вам — деточка, доктор. Я зайду к вам на большой перемене: у меня сейчас подряд два урока.
Страшно почему-то Наташе. Запер доктор дверь. Угощает Наташу конфеткой.
Говорит Наташе ласково:
— Поди сюда. Я тебя не съем.
Вот он поставил Наташу совсем близко. Она чувствует прикосновение колен его.
— Ну, расстегни платье. Я выслушаю тебя.
— Упырь, — думает Наташа: — Упырь.
Алеют губы доктора, бледнеет лицо, и чуть вздрагивают руки. Пахнет дурманными духами от черного сюртука. Душно в комнате от жаркого камина. Шторы спущены, и кажется, что — ночь и что утра не будет никогда. Кажется, всегда суждено так быть вдвоем с алым ртом.
Темно в комнате. Только рыжие волосы Наташины поблескивают от огня в камине.
— Как тебя зовут, деточка?
— Наташей.
— У тебя ничего не болит?
— Ничего.
— А здесь больно?
— Нет.
— А здесь?
— Нет.
— Ну, детка, развяжи вот эту тесемочку. Да ты не бойся, я худого не сделаю.
Стоит в одной рубашонке Наташа на мягком ковре. Глаза ее влажны и губы слегка дрожат. Розовеет сквозь полотно юная земная жизнь. Вдыхает Упырь алость теплую и желанную.
— Ну, ложись, детка — сюда, на диван. Вот тебе и подушка, милая.
— Я боюсь, — говорит Наташа: — я боюсь.
— Чего ж ты, Наташа, боишься? Я тебе больно не сделаю…
И видит Наташа, как темнеют глаза на бледном снежном лице.
Г. Чулков
МЕРТВЫЙ ЖЕНИХ
Милый друг ее — мертвец…
В. ЖуковскийIВ то время у нас был свой дом — за Москвой-Рекой, как раз против Шестой Гимназии. Помню старинные траурные ворота из чугуна и черную резную решетку, и гимназистов в серых пальто с большими ранцами.
Весною видно было из наших окон, как мальчиков обучают военной гимнастике.
Молоденький офицер ходил без пальто по лужам, его свежий весенний голос долетал к нам в открытую форточку.
Мне было тогда тринадцать лет, я была влюблена и в офицера, и в гимназистов, и вообще томилась любовным томлением, и все ждала прекрасного, таинственного жениха. Заглядывала на улице в лица прохожим: не он ли?
В церкви чувствовала его тихое дыхание, и слова молитв сочетала с признаниями кому-то неизвестному, кого уже любила.
И вот теперь, когда я, кажется, нашла его, с изумлением припоминаю жизнь мою, полную ожидания, тоски и падений.
Брату, который умер теперь, было тогда девятнадцать лет. И к нему ходили товарищи-студенты, первокурсники. Бывал один белокурый юноша, по фамилии Новицкий.
