Учился гимназист Кутепов не блестяще, чему свидетельством многочисленные «тройки» по латыни, греческому, Закону Божьему, арифметике, географии и французскому; в пятом классе он был даже оставлен на второй год за «двойку», полученную по русскому языку. Зато подросток сразу завоевал авторитет среди одноклассников, как благодаря тому, что был на год их старше, так и из-за общей подтянутости, твердости характера, врожденного чувства справедливости. Иногородние гимназисты жили в общежитии, и Кутепова назначили старшим по комнате, точнее, мезонину: «Сразу в этом мезонине был заведен порядок образцовый. Точно было указано время, когда можно шалить и подымать возню, но и в точно положенный час в мезонине должна была наступить тишина. Когда отдавалось приказание — спать, всё сразу стихало. К ослушникам Кутепов применял меры воздействия далеко не те, которые возложены на воспитателей, но плакать никто не смел, так как по горькому опыту многие знали, что порядок и тишина будут быстро водворены самым решительным способом»[463].
По мере учебы гимназист не забывал и свою давнюю мечту: поступить на военную службу. Будучи в третьем классе, он с разрешения отчима побывал на маневрах, наравне с солдатами совершил 72-верстный марш и участвовал в «бое за взятие города». «Мои родители, — вспоминал Александр Павлович, — сначала сильно беспокоились, чтобы я не огрубел среди солдат, но при мне, ребенке, солдаты были всегда сдержанны и деликатны, и я ничему худому от них не научился»[464]. В свободное время гимназист шел на плац и внимательно наблюдал за учебными занятиями солдат, а «чтобы развить в себе волю, додумался до такого своеобразного приема — приказывал будить себя по ночам, тщательно одевался и, борясь со сном, начинал шагать по комнатам или же выходил из дому и шел в те места, которые ему казались особенно страшными и жуткими»[465].
Пятнадцатого апреля 1899 года Саша Кутепов пережил тяжелую потерю — смерть матери. Отец вызвал его домой, в Холмогоры, телеграммой, но в живых мать Александр уже не застал, она скончалась за несколько минут до его приезда, перед смертью благословив его портрет. За пять дней до этого умерла только что родившаяся дочь Кутеповых Маша. Смерть новорожденной сестры и матери словно заставила Александра другими глазами взглянуть на свою учебу. Начиная с 1899 года из его аттестатов исчезают «двойки», он начинает хорошо учиться даже по тем предметам, которые давались ему с наибольшим трудом. Возможно, уже тогда Александр твердо выбрал для себя дальнейшую судьбу: он будет поступать в пехотное юнкерское училище на правах вольноопределяющегося 1-го разряда. Отныне и навсегда служба, вернее служение, займет в жизни Кутепова главное место. Как отмечал его сослуживец и подчиненный, генерал Б. А. Штейфон, «чтение, театр, музыка, не говоря уже о балах, танцах, не увлекали его. <…> Александр Павлович довольно скоро сходился на службе с сослуживцами, подчиненными и начальниками, но когда приходило время расставаться, отходил от них равнодушно. Вообще, в его отношениях к людям всегда существовала какая-то внутренняя сдержанность, что, несомненно, было следствием основной черты его характера — замкнутости»[466].
Но вернемся в самое начало XX века. Собрав необходимые документы и получив разрешение отчима, Кутепов 9 июля 1901 года был зачислен в ряды Архангелогородского резервного батальона (того самого, с которым еще гимназистом проделал свой первый учебный поход), а 7 сентября, сдав вступительный экзамен, стал юнкером Санкт-Петербургского пехотного юнкерского училища, которое как раз в 1901 году было переведено на трехлетний курс обучения. О том, что с призванием Александр не ошибся, свидетельствуют скупые строки послужного списка: производство в младшие унтер-офицеры, младшие портупей-юнкера, а 11 июля 1903 года великий князь Константин Константинович[467] произвел Кутепова в фельдфебели, минуя звание старшего портупей-юнкера «за отличное командование сводной ротой на смотру». «Фельдфебельские нашивки на погонах показывали мне, что он лучший во всех отношениях, — вспоминал Кутепова-юнкера его преподаватель генерал Н. Н. Головин. — Чрезвычайно выдержанный, он всегда и во всем подавал пример дисциплинированности. Простой в обращении со своими сверстниками, он вместе с этим умел поставить себя так, что, когда отдавал распоряжения как фельдфебель роты, эти же сверстники исполняли его приказания точно и беспрекословно. <…> А. Кутепов заражал своих сверстников и жаждой знания. Много пришлось мне после 1903 года иметь учеников, но смело могу сказать, что столь сильно жаждущих военных знаний, как А. Кутепов, я встречал редко»[468].
В отличие от гимназии в училище Александр стремился быть первым во всем. Строевые приемы он осваивал даже по ночам, упорно занимался фехтованием (и в 1904 году получил приз как лучший фехтовальщик училища). Тот же Н. Н. Головин описал выразительный эпизод: «Я пришел на одну из репетиций. В списке юнкеров, которые должны были отвечать, числился и А. Кутепов. Перед тем как я начал вызывать к доскам юнкеров, ко мне подошел А. Кутепов. Он обратился ко мне с просьбой разрешить отложить его опрос до следующего репетиционного дня. По принятому в училище порядку подобные отказы допускались только в случае болезни. Но на мой вопрос о причине отказа А. Кутепов, несколько сконфуженно, но открыто смотря мне в глаза, тихо сказал, что во вчерашний вечер ему неожиданно представился случай быть в театре, и это помешало ему подготовиться. Меня поразила честность его ответа. Сколько учеников на его месте позволили бы себе „спасительную“ ложь, сославшись хотя бы на внезапную „головную боль“… Поэтому в ответ на заявление А. Кутепова я сказал ему, что хотя формально я должен был бы поставить ему ноль, но я ценю „правду“ его ответа и буду спрашивать его в следующий раз. В следующий раз А. Кутепов блестяще выдержал „заложенную“ репетицию.
Впоследствии, когда мы встретились с А. Кутеповым в эмиграции, он сам рассказал мне, что случай с отказом произвел на него большое впечатление. Он очень колебался: сказать правду или „защитную неправду“? В училище порядки были строгие, и он рисковал полученным нолем испортить себе многое. Однако после долгой внутренней борьбы он все-таки решил сказать правду. Идя к моему столу, он был уверен, что я
