После того как А. М. Драгомиров зачитал членам совета последний приказ А. И. Деникина о назначении его преемником Врангеля, генералы «без воодушевления и единогласия» приветствовали нового главкома общим «ура!». Кутепов же отозвался о происходящем так: «Лично у меня после ухода генерала Деникина было очень тяжелое настроение»[529].
Подавленное состояние Кутепова можно объяснить сложной внутренней борьбой, которую генералу пришлось выдержать в эти дни. Вероятно, он надеялся на то, что Деникин, впечатлившись нарисованной им картиной «брожения и недовольства» в армии, передаст ему командование, что называется, из рук в руки, примерно так же, как в апреле 1918 года после гибели Л. Г. Корнилова М. В. Алексеев передал командование над армией самому Деникину. Сам факт созыва Военного совета, а затем и безоговорочная поддержка Деникина, которую выказала верхушка «цветных» соединений, оказались для Кутепова неприятными сюрпризами, спутавшими все его карты. Кроме того, Александр Павлович прекрасно осознавал, что в сложившейся ситуации руководство Белым движением — это не лавры, а тяжкий крест, колоссальная ответственность и в первую очередь задача политическая, а не военная, к чему он попросту не был готов, но расставаться с шансом ему, человеку славолюбивому (по слову А. В. Суворова, полагавшего славолюбие добродетелью для офицера), было нелегко.
Сам Кутепов чувствовал небезупречность своего поведения, потому что уже в эмиграции, задним числом постарался приписать «переворотные» настроения генералам В. Л. Покровскому и Я. А. Слащову. Якобы между ним и Покровским в Новороссийске и Слащовым в Джанкое состоялись разговоры, в ходе которых Покровский и Слащов предлагали Кутепову участвовать в смещении главнокомандующего, но встретили решительный отказ. Между тем сам Слащов в своих мемуарах не только не упоминает о факте такого разговора, но и прямо подчеркивает стремление Кутепова занять место Деникина; Покровский же погиб в 1922 году в Болгарии[530] и не мог подтвердить или опровергнуть утверждения Кутепова.
Так или иначе, Александру Павловичу отныне предстояло служить под началом Врангеля, с которым они были знакомы с 15 мая 1919 года. Не будучи посвящен в колебания Кутепова накануне смены главкомов, весной 1920-го Врангель считал его «просто» выдающимся генералом-строевиком, не имеющим вкуса к политике и лишенным каких-либо претензий на избранничество. Вероятно, именно поэтому Кутепов, в отличие от многих «деникинцев», и при Врангеле сохранил исключительно высокое положение в армии.
Сказать, что Врангелю досталось тяжелое наследство — значит не сказать ничего. 2 апреля британский верховный комиссар в Константинополе поставил его в известность о том, что в случае продолжения «явно бесполезной борьбы» с большевиками Великобритания откажется от всякой поддержки Белого движения. Друзья указывали Врангелю на то, что предприятие, за которое он берется, не имеет ни малейших шансов на успех[531]. А. А. Лампе[532], последний, с которым Врангель говорил перед тем, как отплыть из Константинополя в Крым, вспоминал, что тот «шел не на праздник власти, как это думали многие, он ясно сознавал трудность и почти безнадежность задачи, которую судьба возлагала на его плечи, он понимал, что идет на тяжелый труд, на подвиг, и, тем не менее, он опять подчинился долгу и… <…> принял на себя тот крест, который и привел его к преждевременной могиле»[533].
«Трудность и почти безнадежность задачи» Врангель действительно осознавал четко. «По человеческим соображениям почти нет никаких надежд на дальнейший успех Добровольческого движения, — сказал он на встрече с архиереями в Севастополе 3 апреля 1920 года. — Армия разбита. Дух пал. Оружия почти нет. Конница погибла. Финансов никаких. Территория ничтожна. Союзники не надежны. Большевики неизмеримо сильнее нас и человеческими резервами, и вооруженным снаряжением»[534]. И однако он решил использовать предоставленный ему шанс, делая ставку прежде всего на тяжелую затяжную войну Советской России с Польшей. Можно было попробовать выстроить на юге единый антисоветский фронт, соединившись с поляками, украинцами, казаками Дона и Кубани. Если обозначатся успехи, полагал Врангель, Великобритания пересмотрит свое решение об отказе поддержки Белого дела, а Франция усилит эту поддержку. В конце концов, Белое движение в начале 1918 года находилось в неизмеримо более трудном положении и сумело выстоять.
Настроения тех, кто пошел за Врангелем, очень точно описал в мемуарах митрополит Вениамин (Федченков)[535], в 1920 году епископ Армии и Флота: «К этому времени Белая армия потерпела полное крушение, и остатки ее в несколько десятков тысяч человек кое-как перебрались на Крымский полуостров. Невольно приходит на ум известная сказка о старике Мазае, который спасал на лодке зайчиков с затопленного весенним половодьем островка. От огромнейших пространств, занятых белыми, остался теперь только маленький квадрат Крыма по двести верст в длину и ширину. Недаром у нас ходил анекдот, будто Троцкий пренебрежительно так отозвался о нем: „И что такое Крым?! Это — маленький брелок от цепочки часов на моем животе! Не больше!“
Но не так думали мы, белые, то есть многие из нас. Казалось бессмыслицей продолжать проигранную борьбу, а ее решили опять возобновить. И мало того, еще надеялись на победу. Мечтали, и среди таких наивных был и я, о Кремле, о златоглавой Москве, о пасхальном трезвоне колоколов Первопрестольной. Смешно сейчас и детски наивно. Но так было. На что же надеялись?
Оглядываясь теперь, двадцать три года
