Двери кабины закрылись, она буквально провалилась в шахту, создав кратковременную потерю веса пассажиров.
Лавецкий ударил противника ногой. Но эта невесомость, порождённая стремительным движением лифта, не позволила ему нанести мощный удар, Калёнов рывком за ногу подбросил генерала и с размаху влепил лицом в стену, добираясь до руки и шеи. Однако Лавецкий тоже умел сражаться в тесном помещении и не дал ему возможности сделать удушающий захват. Пока лифт мчался вниз, словно собираясь долететь до ядра Земли, они продолжали бороться, изредка нанося друг другу удары или тычки, целя в глаза.
Лавецкий был моложе, выше и шире в плечах, и силу в руках имел впечатляющую, но и Максима бог не обидел, поэтому он не стал демонстрировать знание приёмов дим-мак, а просто, дождавшись момента, сломал противнику большой палец на одной руке, потом на другой.
Лавецкий замычал от боли, судорожно пытаясь освободиться, и в тот момент, когда лифт внезапно остановился, прижав тела борющихся к полу, Калёнов ударил противника коленом в промежность, заставив разжать руки, а потом одним движением – без удара! – раздавил ему гортань ладонью.
Лавецкий вякнул, дёрнулся и обмяк.
Двери лифта открылись.
Тяжело дыша, Калёнов сел спиной к стенке кабины, но дверь лифта начала закрываться, и ему пришлось встать, превозмогая приступ слабости, и сунуть руку между створками двери. Они снова разъехались. Поискав глазами что-то, что могло бы стать распоркой, он подтащил тело генерала к двери и положил на порог. Выпрямился, глубоко вздохнул и вышел из лифта.
И не поверил глазам!
Потому что он вышел не в коридор или в какой-нибудь бункер, а на перрон станции метро!
Впрочем, через пару секунд стало видно, что это не метро. Станция была небольшая, и поезд на путях состоял всего из одного вагона длиной метров двадцать. У вагона, покрашенного в серый цвет, был стреловидный нос и не было окон, только дверь посредине. Станция освещалась всего одним тусклым плафоном под потолком и имела только один выезд, заканчиваясь тупиком с другой стороны.
Калёнов ожидал, что дверь вагона откроется и оттуда выскочит охранник либо машинист, но этого не случилось. Станцией и вагоном владела глухая тишина.
– Сюрприз, однако… – вслух пробормотал потрясённый Калёнов.
Осмотрев станцию, он вернулся к лифту, снял с руки Лавецкого часы, разобрался в их устройстве и после двух попыток научился управлять лифтом. Втащил тело генерала в кабину, послал лифт наверх.
В подвале усадьбы генерала его ждали встревоженный Барсов и бойцы ГОН.
– Чёрт! – сказал майор, глянув на тело в кабине.
– Хуже, – качнул головой Калёнов.
– Живой?
– Нет.
– Чёрт! Что у него там?
– Метро.
– Что?!
– Похоже на станцию метро, вагон-электропоезд, а может быть, и не электро, никого нет. Но судя по его намерениям, этот поезд в рабочем состоянии, генерал хотел податься в бега.
– Куда?
Калёнов пожал плечами, вдруг начиная ощущать болезненные толчки в разных местах тела, куда наносил удары Лавецкий.
– Где полковник?
– С ним всё в порядке, успел сделать успокаивающий укол подручному Лавецкого.
Из-за спины Барсова выглянул Яшутин.
– Давайте допросим Подвального, он должен знать, что за метро здесь проложено и куда ведёт. Хорошо, что генерал не успел сбежать. Никто из их своры не знает, что мы захватили российскую ячейку.
Барсов хмыкнул.
– Лейтенант, ты продолжаешь меня удивлять. Коля, веди сюда Подвального.
Алексеев вышел.
Композиция 24
ГОН
ПодмосковьеНа базу вернулись в три часа ночи.
Калёнов не думал ни о чём, кроме отдыха, но выбежавшая из офицерского общежития Ева не дала ему возможности расслабиться. На грудь она не бросилась, но схватила за руку, затормошила:
– Слава богу, приехали! Все?! Убитых нет?! Лавецкого задержали?! Что там было?! Рассказывай!
– Сейчас будет совещание, – сказал он, искоса глянув на Барсова, отдающего распоряжения бойцам. – Там всё узнаешь.
– Нет, говори сейчас!
– Мне надо умыться.
– Я провожу.
– Жду всех через полчаса, – объявил Гаранин, направляясь к штабу.
Барсов оглянулся на Еву, не обращавшую на него никакого внимания, и брови майора сошлись. Но Гаранин позвал его, и расстроенный майор поспешил за ним.
Взяв у дежурного по общежитию ключ от комнаты, временно выделенной ему, Калёнов хотел было сказать Еве, чтобы она подождала его в фойе, но дочь Болотова как ни в чём не бывало зашла в комнату первой.
Он придержал дверь, останавливаясь на пороге.
– Ева…
Женщина повернулась, уперев кулаки в бока.
– Судя по выражению твоего лица, ты хочешь сказать какую-нибудь гадость.
– Я хочу остаться один.
– А я хочу остаться с тобой.
Он покачал головой, даже не пытаясь разобраться в подтексте слов спутницы. Затолкал всплывшую в душе надежду обратно в прорубь сложившегося одиночества, попытался ещё раз объяснить Еве пагубность и недальновидность её устремлений.
– Ты же видишь, быть рядом со мной опасно.
– Опасно там, где тебя нет!
– У тебя же богатый выбор – крутой двадцатипятилетний лейтенант, впадающий в ступор при одном твоём появлении, и не менее крутой тридцатипятилетний майор.
– Ты снова заводишь старую песню.
– Других я не знаю.
– Слепой…
– Это ты слепая, не видишь, что я тебя…
– Не любишь?
Он кивнул, не в силах сказать «нет».
– Не верю!
Калёнов отступил в сторону, освобождая проём двери.
Ева шире открыла глаза, лицо её вдруг помертвело, перестало выражать какие-либо чувства, она шевельнула губами, беззвучно повторяя слово «слепой», пошла к двери, шагая как робот, на прямых ногах.
И сердце не выдержало.
– Прости! – опустился он перед ней на колено. – Я просто желаю тебе счастья, а со мной… у тебя нет шансов…
Она остановилась, оживая, недоверчиво посмотрела на него сверху вниз.
– Ты действительно… так думаешь?
