Пули ударили в поднятую крышку люка. Соколов смотрел, как механик-водитель подбежал к тягачу и, размахивая руками, принялся что-то кричать. Афанасьев высунулся было из люка, потом сплюнул, развернул свою машину и встал за «тридцатьчетверкой».
– Уходи, капитан! – заорал Соколов. – Уходи!
– Прыгайте и поехали! – орал в ответ Афанасьев.
– Башня… твою мать! – со стоном произнес Логунов. – Нет доворота… Заклинило…
И тут в переднюю часть башни ударило так, что «тридцатьчетверка» откатилась на несколько метров назад. Снова вскрикнул Бочкин.
– Коля, что?
– Нормально… рука…
Алексей понял, что им уже не сдержать немцев огнем. Доворота башни не хватает для обстрела нужного сектора. Немцы быстро поймут, что если взять правее, они будут вне досягаемости пушки поврежденного русского танка. «Прости, – прошептал Алексей и прижался лбом к холодной крышке люка. – Ты спасал нас столько раз, мы спасали тебя. Пришло время, прикрой в последний раз, друг… А мы тебя не забудем… Прощай!»
– Все из машины! – крикнул Алексей.
– Как? – не понял Логунов. – Ты что, командир!
– Все из машины! Я приказываю! – крикнул Алексей, но потом добавил тихо: – Надо, Василий Иванович… надо.
Соколов помог спуститься Бочкину, прижимавшему к груди левую руку. Омаев с пулеметом залег за пнем и продолжал сдерживать немцев. Логунов стрелял фугасными снарядами, освещавшими лес каждым взрывом на сотню метров вокруг. Подбежав к тягачу, Алексей снял из крепления канистру с бензином и забрался на «семерку». Он вылил содержимое на воздушные фильтры двигательного отсека. Еще выстрел, и из танка вылез Логунов с гранатой в руке.
– Уйди, я сам, – попросил он, в темноте на глазах танкиста блеснули слезы.
Омаев перебежал просеку, на секунду остановился рядом с командиром, все понял и, кивнув, побежал к тягачу занимать позицию. Бочкин уже сидел сверху, а Бабенко пытался перевязать ему кисть руки. Логунов стоял как во сне, потом злым рывком выдернул чеку из гранаты, бросил ее на мотор танка и побежал догонять тронувшийся тягач. За спиной раздался взрыв. Потом огонь разгоравшегося пламени, потом взорвался бензобак. Соколов стоял на коленях на брезенте тягача и смотрел, как горит «семерка». Раненый друг умирал, сдерживая врага только своим присутствием. Им не обойти его, пока он горит. Он железной грудью встал, защищая свой экипаж… Прощай, друг…
– Коля! – Соколов обернулся и толкнул локтем Бочкина.
Лиза стояла в кузове грузовика и махала рукой. Двое бойцов, пытавшихся закрыть задний борт, подали девочке руки, и она спрыгнула на землю.
– Лиза, – Бочкин пошел навстречу прихрамывающей девушке. – Ты не уехала?
Колонна уставших пехотинцев проходила мимо, поглядывая на девушку в стареньком пальто и молодого танкиста. Соколов вышел из колонны. Логунов, Бабенко и Руслан Омаев встали рядом с ним, глядя на Бочкина.
Девушка подошла, улыбнулась сквозь слезы и уткнулась в грязную танкистскую робу.
– Ты весь порохом пропах, – сказала она, посмотрев ему в лицо, – небритый. А что у тебя с рукой?
– Да так, – Бочкин растерянно улыбнулся в ответ. – Порезался, когда тушенку открывал. Командир, понимаешь, все время ругается, чтобы инструмент был без заусенцев, а я… разгильдяй.
– А ты меня обманываешь, – тихо сказала девушка. – Ну и пусть, я ведь знаю, почему ты меня обманываешь. Не хочешь пугать, заботишься обо мне. Ты будешь обо мне всю жизнь заботиться, правда?
– Правда… Ты даже не представляешь, как я буду о тебе заботиться, – прошептал Коля и прижал к себе хрупкое тело девушки.
– А где ваш танк? Вы чего пешком идете? Сломался?
– Не сейчас, – дрогнул голос Бочкина. – Я потом тебе расскажу… как-нибудь. После войны…
