Поскольку в коридоре и во дворе уже собрались группы людей, мы больше не можем ждать. Я спускаюсь вниз и захожу в офис, где предъявляю чиновнику свое удостоверение, единственный документ, который у меня есть. Пока другие сверяются со списками, я отвечаю на несколько вопросов. Чиновник тычет указательным пальцем в одно имя. Это один из моих братьев, который на четыре года старше меня. Я говорю ему, что это наверняка однофамилец, поскольку я уверен, что у меня нет родственника с таким именем. Они коротко совещаются, но в конце концов меня признают благонадежным, поскольку видят, что мне явно не 26 лет. И тем не менее на какой-то момент я почувствовал, что подо мной припекает. Пришлось сохранять спокойствие и делать невинный вид.
Только я выхожу из офиса, как вижу, как туда входит Пьер. Он не дождался моего выхода, как мы договаривались, но совершенно очевидно, что это никак не повлияло бы на дальнейший ход событий. Очень быстро Пьера разоблачили, поколотили и арестовали! Удары сыпались на него градом, а я совершенно ничем не мог ему помочь. Мое вмешательство не привело бы ни к чему, тем более что в офисе находилось не менее 20 человек. Меня тоже просто-напросто арестовали бы, не дав ничего предпринять. Тяжело пережить такое, особенно учитывая, что Пьер недавно был ранен. Меня переполняло чувство бессилия и стыда, поскольку нам не свойственно бросать товарища в беде.
Такие вот последствия: тот, кто проскользнул сквозь расставленные сети, не в состоянии ничем помочь тому, кто в них попался! И сейчас необходимо немедля воспользоваться замешательством от ареста Пьера и незаметно скрыться. Я поспешно присоединяюсь к Карлу, ожидающему в комнате наверху, чтобы сообщить ему о случившемся. Мы решаем как можно скорее бежать через пролом в стене позади будок. Там нас не заметят. Пока мы спускались, по коридорам уже разносится слух: «Арестовали эсэсовца, эсэсовца арестовали!»
У двери полно репатриантов, ожидающих контроля на выходе, но большинство уже вышло и направлялось колонной к железнодорожной станции. Мы быстро миновали двор и затем стену. Обогнув квартал, направились к колонне, шагающей в направлении станции, сначала двигаясь вдоль нее, но только по тротуару. Затем незаметно приблизились к колонне, чтобы без проблем смешаться с ней.
Мы попадаем на платформы железнодорожной станции в тот самый момент, когда Красный Крест раздает там еду. Ждем своей очереди. Среди женщин в униформе есть одна матрона, которой не меньше 40 лет. Не знаю, какая шлея попала ей под хвост, но она вдруг начинает кричать и осыпать бранью молодую женщину с ребенком на руках, которому еще нет и двух лет. Когда я подбираюсь ближе, то слышу, что женщина говорит по-фламандски. Может, именно это разозлило медсестру? Она наносит удар женщине с ребенком, которая напугана всем этим и принимается плакать. Матрона орет во всю глотку, что не нужно давать еду этой женщине, которая, как она заявляет, наверняка коллаборационистка. Совершенно очевидно, что обвинение голословное, поскольку если бы дело обстояло так, то женщины с ребенком здесь бы не было. Но, оказавшись под давлением матроны, другие сестры не смеют ослушаться, и женщина не получает ничего, и ее ребенок тоже!
Два или три человека, которые находились вблизи эпицентра этого скандала и робко протестовали против недостойного поведения представительницы Красного Креста, тоже остались без еды и подверглись оскорблениям. Эта мегера только что продемонстрировала неприглядный образ Красного Креста! Однако следует отметить, что здесь не могло не быть и других, более достойных представителей этой организации. И тем не менее именно с такими негативными впечатлениями мы примерно через час уезжаем на поезде.
С наступлением ночи поезд прибывает на железнодорожную станцию в северной части Брюсселя. На платформе те, кто пришел в надежде встретить членов своих семей или друзей. Здесь расставлены столы на козлах, помеченные знаком Красного Креста, где раздают суп и понемногу хлеба, только на этот раз без эксцессов. Мы с Карлом идем за едой вместе с остальными. Поскольку Карл не прошел проверку в Вервье, то у него нет билета на поезд, у меня тоже. Контрольно-пропускной пункт находится на выходе. Нам нужно найти какой-то способ выбраться наружу, а пока мы ждем, чтобы убить время, расхаживаем по платформам, надеясь, что, когда все репатрианты уйдут отсюда, служитель у ворот отлучится на пару минут.
Не знаю, сколько мы уже слоняемся на платформе, и боюсь, что наше поведение может привлечь внимание, поскольку на ней не так много народу, а контролер по-прежнему стоит на своем посту. Так или иначе, придется идти туда. Наконец выбираем момент, когда контролер отвлекся, и бросаемся бегом мимо него, под самым его носом! Все происходит в доли секунды, но, кажется, он что-то кричит, показывая жестами, что нас надо остановить, но мы уже далеко, а в это время поблизости не так много людей. Перебежав через бульвар, попадаем на площадь Роже, где переходим с бега на обычный шаг, напуская на себя благопристойный вид. Сейчас должно быть около часу ночи! И как нам быть дальше?
На самом деле решения уже приняты. Карл знает одно убежище, куда он и направляется. Что до меня, то я действую по наитию, день за днем, по необходимости час за часом, но я собираюсь попытаться навестить свою невесту в Бенше и сестру в монастыре близ Намюра. После этого решу, что делать дальше. Не уверен, смогу ли повидать своих братьев или хотя бы найти их. Не арестованы ли они? Или их еще только ждет подобная участь?
Когда откроются магазины, я пойду и приобрету все необходимое для того, чтобы написать своей невесте и условиться о свидании, поскольку не может быть и речи, чтобы просто взять и отправиться к ней. Наверняка ее дом под наблюдением. Призывы к насилию на волнах радиостанции Лондона нашли себе сочувствующих, и сегодня, несмотря на то что война закончилась, посеянные семена ненависти все еще дают свои плоды. Чтобы дать время своей невесте получить письмо, я сначала отправлюсь повидаться с сестрой.
В ожидании наступления утра мы с Карлом проводим ночь на бульварной скамейке. Они и сейчас там стоят. Другого решения нет, да и
