Среди таких прячущихся юнцов были и дети бедняков. По указу 1559 года на корабле водоизмещением 300 тонн и более должны были служить три таких мальчика. Их брали юнгами на том основании, что служба на море будет способствовать развитию их нравственности, так как спасет от нищенства.
В XV веке при первых признаках того, что торговый флот республики столкнулся с жестокой конкуренцией, венецианское правительство воспользовалось общей силой своей экономики для поддержки торговых перевозок. В начале XVII века, после двух столетий субсидий и оградительных морских законов, Венеция была процветающим портом, однако крайне зависела от иностранных верфей и иностранных моряков. Навигационный акт, принятый в 1602 году, по которому преимущественные права на погрузку предоставлялись судам из венецианского реестра и не давали западным судам перевозить товары между Венецией и странами Леванта, усилил защиту торгового флота до такой степени, что это угрожало подорвать основы положения Венеции в международной коммерции.
Глухая оборона
Глава 27. О суверенитете и конституции
«Esto perpetua!» («Да будет всегда!»)
Последние слова Паоло СарпиВ XVII веке в континентальной Европе в целом наблюдался экономический застой и консолидация абсолютных монархий. Когда эти тенденции стали очевидными, венецианцы поняли, что их республике грозит опасность. Между двумя эпидемиями чумы в 1575–1577 и 1630–1631 годах растущий пыл контрреформации способствовал не только расширению власти папы в Италии, но и росту власти Габсбургов. В то же время успехи Венеции в ответ на Великие географические открытия оказались преходящими, так как внезапный экономический подъем конца XVI века сменился изнурительным спадом. Эти обстоятельства дали Венеции угрозы, которые были встречены искусной дипломатией и недолгим оживлением республиканского духа Венеции.
Миротворческая дипломатия
Слабость после войны за Кипр и чумы 1575–1577 годов вынудила Венецию соблюдать нейтралитет. Республика была не способна помешать испанскому владычеству в Италии в те годы, когда Францию раздирали Религиозные войны. Пока Франция была обессилена, а Османская империя под властью неспособных султанов направляла свои армии против Персии, Испания и Австрия, управляемые Габсбургами, владычествовали в континентальной Европе. В состав Испанской империи входили Милан и Неаполитанское королевство. Австрийская империя включала в себя те части Венгрии и Хорватии, которые не были завоеваны турками. Их территории соприкасались бы, если бы не венецианские владения, расположенные между ними (см. карту 10). Слишком тесный союз или, наоборот, слишком буйное противодействие поставили бы под угрозу независимость Венеции или само ее существование. Кроме того, всегда существовала опасность, что турки снова бросят свои силы на Запад и нападут на остатки колониальной империи Венеции.
Чтобы заставить уважать свой нейтралитет, Венеция укрепляла города и заморские базы в соответствии с новыми принципами военно-инженерного дела, вызванными к жизни необходимостью противостоять стремительным изменениям в артиллерийском оружии. Даже в мирное время Венеция содержала достаточное количество солдат-наемников. Так как в начале XVII века итальянские войска приходили в упадок – «О них говорили, что они неплохо справляются с делом, только если находятся за пределами своей страны» (Ranke), – Венеция полагалась частично на албанцев, частично на немцев, которыми командовали не венецианские аристократы, а иностранцы. Тем временем монархии в Испании, Австрии и Франции создавали гораздо более многочисленные армии. Для управления ими, их снабжения и финансирования в этих странах появились зародыши бюрократии: особые чиновники, подчинявшиеся централизованному руководству. Венеция, конечно, увеличила сборы в казну и сметные методы контроля, но ей недоставало централизации бюрократии. Она по-прежнему полагалась на частично совпадающие советы должностных лиц, избираемых на короткие сроки службы. Самые опытные и влиятельные аристократы сменяли друг друга в высших органах власти, они менялись постами примерно раз в год. Все возрастающее количество советов и межведомственных комитетов лишь уменьшало действенность системы. Назначенные комитеты куда лучше справлялись с мудрыми замечаниями и внушительными отчетами, чем с эффективными полномасштабными действиями, необходимыми для военной власти.
Относительно пассивная политика нейтралитета соответствовала переменам в структуре венецианского общества. Растущими отраслями экономики стали промышленность и сельское хозяйство, а не международная торговля и грузоперевозки. В массе своей простолюдины были заняты в невоенных отраслях промышленности, а аристократия все больше привязывалась к своим землевладениям и не склонна была подвергать опасностям войны ни себя, ни свои фермы и виллы. Вложения в землю стали результатом того же духа деятельности с целью получения прибыли, который некогда побуждал их вкладывать деньги в международную торговлю. Следует объяснять подобные перемены не изменениями в настрое, но переменами в капиталовложениях, а затем и в состоянии духа.
Все эти обстоятельства больше предрасполагали венецианцев к миру, нежели к войне. Их отношение идеализировал и оправдал Паоло Парута, способный дипломат и литератор, который после Пьетро Бембо продолжил составлять официальную историю Венеции. В своем трактате «О совершенстве политической жизни» Парута опровергает доктрину Макиавелли о том, что высшее благо в политической жизни – это власть: либо государства, либо добродетельных людей. Парута, наоборот, начал с утверждения, что целью политики является счастье, и закончил восхвалением мира. «Наслаждение плодами мира, – писал он, – вот истинная цель, к которой следует направить все военные учреждения и действия». Косвенным образом сравнивая Рим с Венецией, он продолжал: «Следовательно, тот правитель или та республика, которая посвящает все свои помыслы и внимание вой нам, заставляет одну войну порождать другую, дабы расширить границы своих владений, находится не на том пути, который приведет к благосостоянию, заключающемуся не в господстве над многими народами, но в справедливом управлении и поддержании мира и спокойствия среди своих подданных».
Парута сам был одним из тех послов, которые поддерживали высокую дипломатическую репутацию Венеции, несмотря на военную слабость Сиятельнейшей. Вершины своей карьеры он достиг, когда служил послом в Риме. Венеция стала первым итальянским государством, признавшим Генриха IV королем Франции. Это произошло в то время, когда Генриха отлучили от церкви
