– Черт побери! – сказал Вальтер. – Глупо приехать в Берлин и не съесть хорошего айсбайна. Это кусище свинины, рулька, – пояснил он с обычным видом учителя, – конечно, нужно худеть, но что может быть прекраснее айсбайна с пивом? Как мне хочется, дорогой мой, чтобы вы увидели мой сад в Рединге. Как мне надоела конспирация! Так хочется пригласить вас, старого друга, сесть в саду на солнышке за пинтой пива и поговорить по душам! Я посадил отличные рододендроны, которые услаждают взор.
Впрочем, дела оперативные, которых накопилось невпроворот, не давали прочувствовать чудеса айсбайна. Я включил портативный магнитофон, дабы потом не утерять ни единого слова, выпорхнувшего из золотого рта Вальтера. Обсудили и планы создания вербовочной группы в Джакарте и потом в Лондоне, и даже будущий переход Вальтера из газеты в Форин офис, где у него имелись солидные связи.
Вальтер только и рвался в бой.
– Передавайте привет всем товарищам в Москве, – сказал он на прощание. – Я мечтаю снова туда приехать, и уж тогда мы поработаем над кем-нибудь посерьезнее, чем секретарша, которой вы советовали дарить цветы (не забыл, гад, помнил о венике). Москва – это моя любовь, а наше общее дело – смысл всей моей жизни. До свидания, советую вам разводить в своем саду рододендроны, они красивы и неприхотливы (я пропустил это мимо ушей, ибо дачи тогда презирал как частную собственность – пережиток капитализма).
Мы по-русски расцеловались, и я подумал, какие прекрасные люди живут на земле и как они помогают моей стране, побольше бы таких агентов, как Вальтер!
К шефу я вошел с чувством солдата, исполнившего свой долг, вручил кружку с симпатичным берлинским медведем и замер у начальственного стола. Обычно кисловатое лицо шефа на этот раз было окрашено в хмуро-уксусные тона.
– Ну, как там дела в Берлине? – начал он издалека.
– Все в порядке, – ответствовал я. – Агент прибыл на встречу вовремя, беседовали мы часа три, все обсудили, я записал на пленку. Впервые в жизни я попробовал айсбайн.
Последняя улыбчивая фраза была рассчитана на воодушевление шефа: он любил поесть, всегда выспрашивал детали меню на докладах о встречах с агентами, сомневался в правильности выбора и его сочетании со следующим блюдом, вносил поправки и добавления и конечно же вспоминал, что он ел в подобных обстоятельствах и какой маркой вина запивал.
Однако шеф пожевал губами и хмыкнул.
– Вы ему верите? – спросил он внезапно.
– Конечно, – ответил я. – У нас нет оснований ему не верить.
– Мы его проверяли?
– Конечно. В деле есть отметки. Я и сам помню все эти операции в Лондоне.
И я поведал начальнику, как Вальтера раз пять проверяли на тайниках: он вынимал и передавал нам контейнеры, и каждый раз наши технари внимательно изучали, не вскрывались ли они английской или иной контрразведкой, – к счастью, все проходило гладко, и никто не сомневался в честности Вальтера. Да и в беседах я не раз возвращался то к связям Вальтера в прошлом, то к другим мелким деталям, зафиксированным в деле, – чтобы врать, как известно, нужно иметь хорошую память, – ни одной осечки, ни одного противоречия, все без сучка без задоринки.
Шеф слушал меня спокойно и без всякого интереса.
– В Джакарте его тоже проверяли, и тоже все гладко, Ваш Вальтер с самого начала работал на англичан, это их опытный агент, тонкая подстава, а мы – круглые идиоты!
Шеф резанул рукой прокуренный воздух.
– Не может быть! – удивился я. – Он так к нам хорошо относился (первый учитель! – мелькнуло в голове).
– Точная информация от немецких друзей. Какой я идиот! Зачем я клюнул на предложение совсем из другого региона! – убивался шеф. – Кому нужна была поездка в Берлин? Работал бы он себе в Джакарте. и черт с ним! В конце концов, это другой отдел. а тут конец года, отчет, и думаете, меня погладят по головке за английскую подставу?! Вечно беда с этими энтузиастами-фрицами (имелись в виду немецкие друзья из «штази»), вдруг проявили инициативу, мудаки, стали его проверять и докопались! А вы тут со своим сраным айсбайном. Что мне теперь с вами делать, куда направлять на работу? Вы же расшлепаны, причем давно!
Я вышел из кабинета словно оплеванный. До сих пор я никогда не испытывал горечи предательства, я чуть не плакал, я ненавидел предателя и готов был убить его. Я не знал, что впоследствии меня не раз предадут и чужие и свои, и все это опротивеет, и станет привычным, и не будет вызывать совершенно никаких эмоций.
Проворный кролик
Старею. Я старею.
А может, я клубничку съесть посмею?
Плешь зачесать, напялить панталоны?
По набережной гоголем пройтись?
Русалок слушал я во время оно.
Т. С. ЭлиотСреди величественно-однообразных парижских дворцов только Эйфелева башня настойчиво узнаваема, и в голову лезет суровое мужское затворничество в разведывательной школе, вечерний треп в накуренном холле, когда взводный, «слуга царю, отец солдатам», спрашивал коллегу: «О чем ты думаешь, глядя на Эйфелеву башню?» «О сексе!» – со слезою подыгрывал тот. «Почему именно о сексе?» – пучил глаза взводный и делал вид, что хочет схватить подчиненного чуть пониже живота. «Я всегда о нем думаю!» – признавался начинающий шпион.
Вот и сейчас эта Эйфелева словно выпрыгивает из Парижа прямо ко мне в объятия.
– Мы обязательно должны пойти в оперу, просто стыд, что мы ни разу не были в Гранд-опера, – говорит Татьяна, обволакивая меня своими серо-зелеными глазами. – В прошлом веке русская аристократия не вылезала из Гранд-опера.
Татьяна – это моя бесподобная жена, и она, как всегда, права, черт побери. Правда, Татьяна не знает, что я лечу в Париж не для развлечений в Гранд-опера, а для выполнения важного разведывательного задания: тайной встречи с ценнейшим агентом КГБ.
Боже, если бы она только знала, как долго мы дискутировали на Лубянке, брать ее в Париж или не брать, выставляя все pros
