Одни эсэсовцы вскакивали, бежали, отстреливаясь. Другие палили, не поднимаясь на ноги. Кто-то в отчаянии швырял гранаты. Взрывы, захлебывающиеся очереди… Русичи падали целыми гроздьями, но волны, накатившие с двух сторон, уже захлестнули остатки цайткоманды. Закололи ли посланцев Третьего рейха копьями, зарубили ли мечами, истоптали ли копытами — этого Бурцев не разобрал. Но это, по большому счету, было неважно.
Не сбавляя темпа, дружинники ударили по отступающим ливонцам. Германцам и их союзникам теперь пришлось сразиться не с легковооруженными татарскими стрелками, не с мужиками-ополченцами, а с профессиональными бойцами, ни в чем не уступающими орденским рыцарям. Полки правой и левой руки сжались на ребрах орденской «свиньи». Ребра хрустнули. Немецкий клин треснул. И рассыпался окончательно.
Дрогнуло крестоносное воинство. Отступили благородные иноземные рыцари, устремились назад — к знаменам ливонского ландмейстера, его вассалов и союзников гости ордена, отошли малодушные пришлые всадники, бросая на произвол судьбы рассеянную, смятую пехоту. Лишь стойкие ливонские братья в белых одеждах с черными крестами да полубратья в серых плащах и коттах, сбившись в тесные группки, дрались с отчаянием одержимых. Ливонцы пытались еще дать достойный отпор. И хорошо пытались. У некоторых это даже получалось. Продвижение фланговых отрядов русичей застопорилось. Клещи вокруг ливонского ядра начали медленно разжиматься.
— Вот и мой черед пришел, Васильке!
Повинуясь княжьему знаку, отроки подвели оседланного коня вороной масти. Дорогая блестящая серебром и золотом сбруя, расшитая попона, стальной налобник… Александр мигом оказался в седле. Застоявшийся без дела конь так и плясал под седоком. Князь тоже расправил плечи, приосанился в ожидании кровавой потехи. Верные, испытанные в боях гриди окружили Ярославича. Ближе всех оказался Савва. Сразу за ним — боярин Игнат. Подбежал паренек из молодшей дружины, подал Александру червленый щит и длинное копье. От копья Ярославич отказался — вырвал из ножен меч.
Подъехали трубач-сигнальщик и знаменосец с княжеским стягом. Встал рядом Арапша. Бунчуконосец и барабанщик тоже были при своем нойоне. Так и спускались по пологому склону Вороньего островка на лед Чудского озера.
Глава 39
Бурцев спохватился. Ему-то коня никто не предложил. Ну и ладно, а мотоцикл чем хуже? Пулеметный ствол беспомощно смотрел в небо, опустошенные ленты валялись под колесами, но разве это помеха для поиска ненавистного фон Берберга?
— Дай-ка мне свою хворостину, парень.
Зазевавшийся княжеский отрок и глазом моргнуть не успел, а Бурцев уже подхватил оружие, от которого только что отказался князь. Школа рыцаря ворованных копий Освальда Добжиньского! «Цундапп» завелся на раз-два. И вскоре в хвост княжеской свиты пристроился мотоцикл. Сначала в хвост, затем Бурцев вырулил поближе к стягу. Правая рука — на ручке газа. Левая держит копье. Неудобно левой-то, но что поделаешь — пришлось положить длинное древко на руль да прижать посильнее под мышкой. Гнать тяжелый военный мотоцикл по чудскому льду так еще можно, но вот затормозить в случае чего будет проблематично. Хотя… Что-то подсказывало Бурцеву: тормоза ему сегодня не понадобятся.
Александр обернулся на рокот двигателя. Улыбнулся снисходительно, заприметив свое копье в руках мотоциклиста. А после спрятал все эмоции под позолоченным забралом-личиной. Всадив шпоры в бока вороного, понесся вперед. Не оглядываясь, молча. Рука поднята. В руке — обнаженный меч… Понятный без всяких слов знак.
Трубач затрубил. Громыхнул барабан. Свита ринулась вслед за господином. Из-за Вороньего Камня несся в бешеном галопе, нагонял засадный полк. Русские дружинники в добротных кольчугах и крепких нагрудных зерцалах, татарские нукеры-панцирники в надежной чешуйчатой броне… Немного — сотни три, но воины все отменные, свежие, утомленные не битвой, а ожиданием. От таких воинов больше всего пользы на поле боя.
Князь указывал путь в обход пешего ополчения, по узкому, заранее расчищенному меж торосов коридору. Рогатки там сейчас были убраны. Дорога — свободна.
— Ура-а-а! — возопили татары.
Боевой клич степняков пронесся над замерзшим озером, перекрыл шум сражения.
— А-а-а! — зычно подхватили русичи.
Остатки Христова воинства снова пятились. Триста внезапно объявившихся всадников орали, наверное, за целую тысячу. А поскольку у страха глаза велики, могли бы, наверное, сейчас сойти и за две.
Лихо поигрывая на скаку мечами и саблями, грозно потрясая копьями, дружинники и нукеры позади новгородского князя состязались в скорости. Бурцев тоже не отставал в этой дикой гонке. Даже совсем наоборот. Газанув раз, он оказался подле Александра. Газанул два — и дерзко, презрев субординацию, вырвался вперед. Нет, мчался он не в общую кучу малу, где русские витязи и немецкие рыцари остервенело месили друг друга. Там уж как-нибудь разберутся без него. Да и не проехать там сейчас даже на мощном «цундаппе».
Бурцев бросил машину в сторону — в объезд сечи. Затем погнал в ливонский тыл — туда, где еще маячил главный ливонский стяг и знамя дерптского епископа. Он не уклонялся от боя, он просто искал фон Берберга. Если до вестфальца кто-нибудь доберется раньше и, чего доброго, замочит… Нет, этого допустить нельзя. Штандартенфюрер перед смертью должен рассказать, куда он упрятал Аделайду.
Князь тоже вел свою личную дружину и засадный полк в тыл противнику. Ярославич торопился замкнуть кольцо, завершить окружение израненного и взломанного клина.
Ливонцы поняли все. Отступление перерастало в бегство. Полностью схлынул наносной слой авантюристов, охотников за легкой добычей и подневольных бойцов из простонародья. Слетела вся малодушная шелуха. По-прежнему держался лишь твердокаменный остов «свиньи». Размозженный, раскиданный по косточкам, но все еще колючий, незаглотный. Вокруг отдельных стягов и хоругвей сгрудились самые стойкие, самые неустрашимые.
Насмерть рубились истинные Фанатики, настоящие Воины, верные Слуги, прикрывавшие своих господ. Эти если и отступали из окружения, то не сломя голову, подобно иноземным рыцарям, кнехтам и ополченцам-чудинам, эти отходили достойно — сохраняя, по возможности, боевой порядок, яростно отбиваясь. Оставляя на льду свои и чужие трупы.
— Княже, берегись!
Крик Саввы — оглушительно-звонкий, полный ужаса и ненависти прозвучал, когда дружина Александра проносилась мимо дымящегося вражеского «цундаппа» и разбросанных вокруг трупов в эсэсовской форме.
Он сбросил газ, оглянулся через плечо. Понапрасну Савва так драть глотку не станет. Видать, и правда Ярославич в беде! Но что такого страшного вдруг узрел бдительный телохранитель Александра? Чего испугался? От княжеского стяга со Спасом немцы шарахались, как черт от ладана, дорогу Александру никто не преграждал. Не от мертвых же фашиков исходит угроза. Или… Или не все они еще мертвы?!
Взрыв прогремел за
