Осипенко с самого начала решил для себя, что главное на лодке — реактор и все, с ним связанное. Сам управлять ГЭУ он не смог бы, но днями и ночами просиживал на пульте и разбирался в том, что там творится. Представлял себе все системы и то, как они работают. Именно за умение видеть главное уважал его академик Александров. Ко всему остальному Осипенко относился как к второстепенному. Торпедами он не стрелял и не особенно собирался стрелять. А на политлекции и марксистско-ленинскую учебу вообще не ходил — не хотел тратить время попусту. Он знал, что его никто не снимет: за него горой и физики, и завод, и экипаж. И потом, кого на его место поставить?
Командиром он чувствовал себя и в критических ситуациях. Однажды на лодке отвернулась дренажная пробка реактора. Нужно было завернуть пробку ключом, что по силам каждому. Однако находиться в трюме у реактора можно не более одной-двух минут, чтобы не получить опасную дозу радиации. Этого времени хватит, только чтобы спуститься к реактору и начать крутить пробку. Осипенко решил использовать для выполнения этой операции весь офицерский состав, независимо от боевых частей. И сам первый полез в зараженный отсек.
Еще одно его правило, которое мне впоследствии очень пригодилось: командир должен быть в курсе всего. Он участвовал во всех совещаниях, даже сугубо технических, вникая в детали.
Наш тандемЛеонид Гаврилович старше меня на восемь лет. Наши отношения всегда были самыми дружескими, но без панибратства. Я его уважал, как старшего, а он следил, чтобы ни в чем не уронить моего достоинства.
Не было случая, чтобы он отменил какое-то мое указание. Придут к нему на меня жаловаться: «Вот мне старпом приказал сделать так-то!» Ответ был неизменным: «Раз приказал, значит, исполняйте». Если он с моим приказанием был не согласен, то вызывал меня и говорил: «Лев, мне кажется, ты не прав. Подумай, может, ты свое приказание отменишь. Но смотри сам».
В отношениях с экипажем я выступал в роли цербера, он — отца родного. Должен признать, это оптимальный вариант, при котором на корабле полный порядок: и командир хороший — экипаж его любит и ему доверяет, и разболтанности никакой, потому что старпом не дремлет. К тому же такое распределение ролей наилучшим образом отвечало личным наклонностям каждого из нас.
Леонид Гаврилович, очень внимательный к людям, ко всему присматривается, все видит. Замечания высказывает тактично, никогда не позволит себе резкости. Любой член экипажа удостоится нескольких похвальных слов.
Я же неукоснительно требую дисциплины, потому что все аварии только от разгильдяйства. И когда был старпомом, и когда командовал «К-3», имел репутацию строгого начальника и этим, честно говоря, гордился, так как под моим командованием не погиб ни один человек.
Если замечал халатность со стороны матроса или младшего офицера, вызывал его начальника и требовал навести порядок. После устного предупреждения, если оно оказывалось безрезультатным, следующей мерой воздействия была такая: в строю оставлялись только офицеры и перед всеми объяснялся проступок одного из них. Однако, если и она не действовала, приходилось прибегать к аресту при каюте. Эта санкция часто применялась мною для отстающих по профессиональной подготовке. Получает двойку по специальности — первое предупреждение. Снова не сдает экзамен — садись под домашний арест. Тут хочешь не хочешь, а придется заниматься. Бывало, сажал офицеров на гауптвахту, но только в исключительных случаях.
В принципе, мы с Осипенко старались не избавляться от людей. За всю мою службу лишь одного человека я списал на берег.
Вот конкретный пример, иллюстрирующий разницу в наших с Осипенко подходах к подчиненным и одновременно результативность нашего тандема.
Был у нас матрос-разгильдяй. Пробовал я на него воздействовать по-разному, но безрезультатно. Надо наказывать, может быть, даже списывать на берег. Пришел посоветоваться с Осипенко. Он сказал, что все уладит. Выхожу от него, Леонид Гаврилович вызывает матроса:
— Ну, как жизнь? Что из дома пишут? Как там родители? Тот отвечает:
— Да крыша у дома провалилась! Отца у меня нет, а мать одна не справляется.
— Что же ты молчишь? — говорит Осипенко. — Я тебе отпуск дам. Поезжай, повидайся с матерью, заодно и крышу починишь.
Такого поворота матрос, конечно, не ожидал. Он знал за собой вину и был уверен, что его вызвали для наказания. Он действительно скоро уехал в отпуск, а когда вернулся, старался изо всех сил оправдать доверие командира.
Надо ли говорить, как весь экипаж жалел, что Леонида Гавриловича от нас переводят? Надо ли говорить, как Осипенко было тяжело оставлять лодку, где его так любили? Еще одна причина, по которой Леониду Гавриловичу было трудно расставаться с «К-3», — это предстоящий поход на Северный полюс.
Л. Жильцов
Вершина планеты
Уже давно известно, что через Арктику лежит кратчайший путь из Евразии в Америку. Но столетиями Арктика считалась «мертвой землей», не приспособленной для жизни людей, непреодолимой ни наземным, ни водным путем. «Страной ледяного ужаса» называл ее норвежский полярный исследователь Нансен.
Испокон веков этот край привлекал русских землепроходцев, открывших для цивилизованного мира моря и острова Северного Ледовитого океана.
Но лишь в XX столетии освоение Крайнего Севера стало практической возможностью. Советское государство понимало, как могла бы преобразить экономическую жизнь отдаленных районов страны прокладка Северного морского пути, связывающего Мурманск с Владивостоком. В разгар гражданской войны, 2 июля 1918 г., Ленин подписал постановление Совнаркома об ассигновании одного миллиона рублей на экспедицию по исследованию Северного Ледовитого океана.
Разведка этой негостеприимной области велась всеми возможными средствами. Работала дрейфующая полярная станция «Северный полюс-1» под руководством И. Папанина. В 1934 г. началась ледовая эпопея «Челюскина», за спасением
