«Несчастной я стала в шесть лет. Гувернантка повела меня в приезжий «зверинец». (…) на столе стояло корыто, в нём плавали два крошечных дельфина. Вошли пьяные, шумные оборванцы и стали тыкать в дельфиний глаз, из которого брызнула кровь. Сейчас мне 76 лет. Все 70 лет я этим мучаюсь!»
Кто-то, возможно, скажет: «Рисуется… Играет в трагизм, при этом – явно переигрывает!» Я бы с таким заявлением не согласился. Категорически. Возможно, тут настоятельно необходимо прочитать весь «грустный цикл» размышлений Фаины Георгиевны: о жизни, о судьбе, о человеческом предназначении… И тогда начинаешь понимать – нет, не переигрывает и не «педалирует». Скорее – многое скрывает, недоговаривает… Щадит своего потенциального читателя, слушателя. Поэтому – с помощью особого, «оптимистичного» сарказма – и старается несколько скрасить, «подсластить» горький вселенский трагизм человеческого одиночества. И выдаёт глубоко выстраданную авторскую иллюстрацию к бессмертному «Экклезиасту». Выраженного с полуулыбкой, но – горше. С испитым до последней капли «томлением духа» в скрипучей карусели «суеты сует».
Раневской хочется сочувствовать… только непонятно: «грустный философ» – это её истинная натура, незыблемое природное качество или «жизненное амплуа»? Роль, с которой уже свыклась и смирилась? Есть расхожее суждение, что у «увлекающихся профессией» актёров – и не поймёшь: где кончается игра, личина, а где начинается жизнь, личность. Мол, порой они и для себя самих, в отсутствии зрителей, «заигрываются», внедряя «театральные кульбиты» в повседневную жизнь. Кто знает…
Думаю, Актриса всю жизнь прожила «между полюсов», мучительно пытаясь ответить сама себе на многие вопросы. «Жалею, что порвала дневники – там было всё, – писала о себе Раневская. – Почему я так поступила? Скромность или же сатанинская гордыня?»
Такие метания встречаем затем не раз и не два. Она это даже особенно и не скрывала. И даже обыгрывала с присущим ей патетическим сарказмом:
Раневскую о чем-то попросили и добавили: «Вы ведь добрый человек, не откажете!» «Во мне два человека, – ответила Фаина Георгиевна. – Добрый не может отказать, а второй – может. Сегодня как раз дежурит второй!»
Отсюда – и совершенно разные воспоминания о Раневской. Одни говорят о ней, как об очень культурной, начитанной особе, вдумчивом собеседнике… Другие – отмахиваются, как от вульгарной тётки с хамскими замашками – что могла сквернословить и скатываться в откровенное хулиганство.
И самое интересное – оба мнения справедливы. Хотя даже в парадоксальной совокупности – не отражали всей полноты личности Фаины Раневской.
* * *Раневская выступала прямо-таки «генератором анекдотов». Многие фразы, которые стойко воспринимаются или как анекдоты, или как расхожие народные остроты, – в реальности принадлежат именно её искромётному творчеству.
Ну, например, знаменитое… Коллега по сценическому цеху пафосно изрекает: «Я так обожаю природу!» На что Фаина Георгиевна нарочито детально обсматривает ораторшу и выдаёт недоумённое: «И это после того, что она с тобой сделала?»
«Да, анекдот же!» – так и хочется вскрикнуть в сердцах. Согласен, после Раневской – конечно же, да. Повторено-переповторено, даже использовано в разного рода литературных конструкциях. Но первоисточник, изначальный автор – многими уже, увы, подзабыт.
Или классическое: «Бог создал женщин красивыми, чтобы их могли любить мужчины, и – глупыми, чтобы они могли любить мужчин». Первая реакция – ну, это расхожее утверждение… Чуть ли не к античным временам апеллируют. Сама мысль или что-то близкое к ней, выраженные через многоходовый логический трактат, – возможно. А вот так – наглядно, изящно и лаконично – это уже фирменный стиль Раневской. И ведь не возразишь, разве что – перефразируешь при случае, придав авторскому размышлению личину абстрактно-народной мудрости.
А вот так просто – оригинальная классификация семейных союзов (по Раневской). Жёстко, хлёстко (к тому же – и не очень-то «толерантно», а потому применимо исключительно для внутрироссийского пользования). Но мудро… и практически – исчерпывающе. Вполне заменит заунывную тетралогию интеллектуала-романиста:
«Союз глупого мужчины с глупой женщины порождает мать-героиню. Союз глупой женщины и умного мужчины порождает мать-одиночку. Союз умной женщины и глупого мужчины порождает обычную семью. Союз умного мужчины и умной женщины порождает лёгкий флирт».
Философам остаётся только мечтать о подобной наглядности. Что Фаина Георгиевна «вполне себе сносно» могла определить парой ёмких предложений, то для правильного гения и прославленного «философского родоначальника» Иммануила Канта потребовало бы пару обстоятельно-содержательных глав.
* * *«Семья человеку заменяет всё. Поэтому, прежде чем завести семью, необходимо как следует подумать, что для вас важнее: всё или семья?» — боюсь, что этот риторический вопрос Раневской не потеряет своей надрывной актуальности во все времена.
И на эту фразу Раневской следует обратить особое внимание. Потому как – не для красного словца сие сказано, а выстрадано, кровью сердца на гладь сознания вымыто.
Почему же, всё-таки, такое жуткое, порой нестерпимое одиночество? Популярность, харизма, узнаваемость на улицах, восторги публики, назойливые поклонники… и горькое чувство покинутости, скорбной оставленности миром?
И от черновых набросков, не «заготавливаемых впрок» для широкого читателя: «Ничто так не даёт понять и ощутить своего одиночества, как когда некому рассказать сон…» – выстраивается осознанный вектор к созданию Учения о смысле и назначении жизни, исключительно для личного потребления.
«Если бы я вела дневник, то каждый день записывала бы одну фразу: «Какая смертная тоска» – и всё!» – отмечает Фаина Раневская… и принимает – уже не в первый раз! – решение уничтожить очередные наброски к мемуарам. («Я скорее дам себя распять, чем напишу книгу «Сама о себе». Не раз начинала вести дневник, но всегда уничтожала написанное…»).
А одиночество… Оно так и остаётся. Как и талант. Развивается, расширяется, захватывает все свободные закутки сознания… но не иссякает с годами.
И определяется Раневской как неизбежный «спутник славы». Отсюда и недоумённое восклицание, при созерцании очередного изобилия «цветов, записок, писем и открытое» от почитателей – после очередного спектакля: «Как много любви, а в аптеку сходить некому!»
При этом к самой этой «зрительской любви» – она, как минимум, относилась с явной настороженностью. «Любовь зрителя несёт в себе какую-то жестокость», – заявляет Раневская, попутно поясняя: «Однажды после спектакля, когда меня заставили играть «по требованию публики» очень больную, я раз и навсегда возненавидела «свою славу».
Со славой – это понятно. А что с одиночеством? Страдала ли она от него? Возможно. Может, это и стало причиной её тоски, о которой она не раз говорила. («Нет болезни мучительнее тоски!») Не жалуясь, а именно «проговариваясь невзначай».
Но, думаю, относилась к одиночеству философски, со свойственной мудрой женщине терпимостью. И даже создавала некие обоснования его «необходимости». Например, как вам такое: «Ребёнка с первого класса школы надо учить науке одиночества». Не думаю, что многие педагоги согласятся с данным тезисом
