Подозреваю, что, узнав мнение начальства, Эйзенштейн не слишком сопротивлялся, все же Серафима Бирман слыла весьма яркой и характерной актрисой. Работалось им тяжело, объяснялись в письменной форме. Бирман сыграла хорошо, а я долго обижаться на Эйзенштейна не смогла, услышав объяснения, поверила им, предпочла поверить, хотя в сердцах и пообещала, что лучше буду торговать кожей с собственной ж… пы, чем пойду сниматься у этого предателя!
Эйзенштейн в долгу не остался, прислал телеграмму:
«Как идет торговля?»
В качестве компенсации за большую потерю я получила несколько мелких, как всегда эпизодических ролей. И снова, в который уже раз, эпизод заслонял собой фильм. И снова на меня косились.
Таперша в фильме «Александр Пархоменко». Задача была простой: сыграть на пианино и спеть кусочек романса. Никита Богословский нарочно написал этот романс:
«И летят, и кружат пожелтевшие листья березы,И одна я грущу, приходи и меня пожалей…»Разве можно просто сесть и спеть? А игра, а образ?
Томная таперша не просто пела, сначала она делала это, не вынимая папиросы из уголка рта, потом и вовсе закусывая между строчками. По ходу с кем-то по-приятельски здоровалась, только что не ходила в туалет… и это все, не прерывая пения. Самое удивительное, что романс слышался!
Меня нередко просили спеть этот романс.
С Анненским мы делали сразу после возвращения из эвакуации совершенно очаровательную «Свадьбу» Чехова.
Он разыскал нас, оголодавших, тощих, как облезлые кошки, но жаждущих работать, в военной Москве, собрал, чтобы в страшной спешке по ночам в неимоверно тяжелых условиях снять фильм, ставший любимым у зрителей.
Днем в студии работали документалисты, их труд был важнее, потому для нас оставались ночи. С потолка капало, отовсюду дуло, костюмерной не было, переодеваться приходилось дома, гримироваться где попало, но мы все равно играли! Машину чаще всего не давали, либо для нее не выделяли бензин, и нам приходилось после съемок ранним утром в нарядах девятнадцатого века и в гриме возвращаться домой, пугая постовых милиционеров странным внешним видом и буйным весельем.
Мулю в наряде мамаши невесты из фильма узнавали не сразу, если вообще узнавали, потому что приклеенный нос менял лицо довольно сильно.
– Больше всего на свете я люблю статных мужчин, пирог с яблоками и имя Роланд.
– А тигры в Греции есть?
– Есть, в Греции все есть!
– Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном.
Это я, кстати, заявила милиционеру, пытавшемуся угомонить нас, когда Осип Наумович Абдулов, игравший того самого грека, прямо в гриме посреди утренней Москвы принялся с диким выражением лица и такими же интонациями рассказывать мне на тарабарском языке историю от имени своего персонажа. Чуть не угодили в отделение милиции…
Потом была еще «Весна» и роль Маргариты Львовны. Сниматься у всесильного Александрова рядом с Любовью Орловой значило почувствовать вкус особого положения.
С Любой мы уже встречались на съемочной площадке, а после «Весны» подружились основательно. Потом играли до самой ее смерти в Театре Моссовета. Они ушли из жизни один за другим – Орлова, Завадский и Марецкая. А я все жива.
Фраза о том, что красота – страшная сила, стала любимой и неимоверно цитируемой.
У Александрова сниматься хорошо, не то что у Пырьева. Условия идеальные, режиссер позволил сделать роль Маргариты Львовны по своему усмотрению, в результате она разрослась из одного эпизода в несколько.
Снимали в Праге на аппаратуре их студии, где условия разительно отличались от московских сорок третьего года, потому что «Мосфильм» еще не полностью вернулся из эвакуации.
Вообще, фильм глупый, потому что глупа сама задумка. Но сниматься в нем рвалась такая толпа желающих, что «Весна» приобрела вес еще до начала съемок. Кто уж из них двоих – Орлова или Александров – решили пригласить меня и позволить создать роль самой, не знаю.
Ирина Вульф была помощницей режиссера по работе с актерами.
Если вы полагаете, что она работала со всеми актерами или что вообще работали со всеми, то ошибаетесь. Ира была приставлена персонально к Орловой и ко мне. Работалось хорошо, после эвакуации и военной Москвы сытно и даже весело.
У Орловой и Александрова удивительная способность пользоваться благами. Это важная способность. Конечно, Любовь Петровна была актрисой № 1 Советского Союза, а Григорий Александров режиссером № 1, но разве мало перепадало тем, кто № 2? Они тоже были обласканы и осыпаны милостями.
Однако красиво жить умела только эта пара. Сталин прав, только их и можно было выпускать за границу представлять советское кино. Это ни в коем случае не означает, что их фильмы лучшие, хотя они были любимыми, просто Орлова лучше других умела подхватить модные веянья, элегантно выглядеть, соответствовать моде, имела свой стиль.
Злые языки немало твердили, что она просто повторяет Марлен Дитрих, а рядом с немкой сильно проигрывает. Возможно, но ведь Марлен Дитрих в Советском Союзе очень мало кто видел, и если Орлова была отражением Дитрих внешне, то пусть себе, а вот душевной она была по-русски.
Те, кто попадал в орбиту этой пары, чувствовали себя небожителями. И дело не в лучших условиях, которые им создавались, сама атмосфера была несколько иной.
Александров был требователен и мог переснимать одну и ту же сцену много раз, Орлова никогда не только не капризничала, но терпеливо снималась. В «Весне» одну сцену с Любовью Петровной, лежащей на постели, снимали несколько часов. Любая другая актриса давно возмутилась бы и потребовала отдыха, Орлова терпеливо оставалась в одной позе часами.
Видя, как много требует Александров от супруги, остальные просто не могли возражать.
Но дело не только в этом, требовать можно по-разному. Я снималась у Пырьева, входящего в список № 2. Возможностей у него и Ладыниной было хоть отбавляй, и к элите они относились тоже.
Пырьев требовал, но как!
Вера Васильева с восторгом вспоминала, как на первой пробе к «Сказанию о земле Сибирской» режиссер подошел к ней, словно к неодушевленному предмету, и вложил в декольте два принесенных ассистентками чулка, чтобы сымитировать грудь.
Вот в этом весь Пырьев, для него актеры неодушевленные предметы. Я даже объявила, что мне нужен антипырьин, так он меня довел.
Фильмы Александрова и Орловой постоянно направляли на разные фестивали, а они сами представляли советское кино, это не могло не сказаться на манере поведения и внешнем виде блестящей пары, Любовь Петровна была образцом элегантности для всех советских женщин, и, кстати, справедливо.
«Весну», о которой, как о фильме, сказать в общем-то нечего, тоже отправили в Венецию, а потом по всей Европе с показами. В послевоенную все еще голодную Москву приходили радостные письма Орловой из уже блестящей Европы. Европа пришла в себя быстро, раны затянулись, жизнь наладилась.
О моей роли Маргариты Львовны сказать тоже нечего. Конечно, были находки:
– Я возьму с собой «Идиота», чтобы не
