Следующее утро выдалось таким холодным, что было больно дышать. Мы с Эстер зашли за Флорой и Мишей Литвиновыми и их друзьями и пошли по обледенелым улицам ко Дворцу молодежи. Мы пришли на час раньше назначенного времени и были поражены, увидев, что ко Дворцу уже выстроилась многотысячная очередь. Здесь были люди из Ленинграда, Армении, Сибири. Здесь были азербайджанцы и крымские татары, подростки и дети, старики и озябшие женщины. Некоторые ждали по три-четыре часа, лица у них покраснели, кожа потрескалась. Но они не уходили.
Сахаров лежал в гробу, обитом волнистым крепом, красным и черным. Уже через несколько секунд после того, как двери открылись, у изножья гроба выросла гора цветов. Елена Георгиевна сидела сбоку от гроба со своими детьми и родными, съехавшимися из разных городов России и Соединенных Штатов. В почетном карауле стояли Ельцин, Тимофеев, Сергей Ковалев и многие другие. А люди шли — медленным, нескончаемым потоком, шли пять часов.
“Простите нас! — воскликнула одна женщина, проходя мимо гроба. — Простите нас, Андрей Дмитриевич!”
Елена Георгиевна подошла к гробу, склонилась над мужем, поцеловала его в лоб, погладила щеку тыльной стороной ладони. Она еще долго стояла там, опершись локтем о гроб и закрыв лицо руками.
Если в день народного прощания с Сахаровым стало ясно, каким горем стала для людей его смерть, то следующий день показал, какой политический урон она нанесла.
В 9:30 18 декабря к главному входу в Академию наук на Ленинском проспекте подъехала кавалькада черных лимузинов. Из машин вышли Горбачев и с полдесятка членов политбюро. Они поднялись по ступеням, пройдя мимо транспаранта с Лениным: “Под знаменем марксизма-ленинизма и под руководством Коммунистической партии вперед к победе коммунизма! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” На улице потеплело: морось мешалась с крупными снежинками, которые таяли, едва коснувшись земли. Через несколько минут прибыл траурный поезд: милицейский “мерседес”, а за ним несколько желтых автобусов-развалюх. Из одного автобуса выгрузили гроб с телом Сахарова. Боннэр в это время коротко поговорила с Горбачевым и другими членами политбюро. Она сказала, что в лице Сахарова Горбачев потерял своего самого лояльного оппонента. Горбачев, в свою очередь, спросил, может ли он что-то для нее сделать. Да, ответила она. “Мемориал” по-прежнему официально не зарегистрирован как общественная организация. Это будет сделано, заверил ее Горбачев.
Кто-то из почетного караула поднял крышку гроба. Горбачев снял серую меховую шапку и подошел к изножью гроба. Другие члены политбюро последовали примеру генерального секретаря. Они простояли в тишине минуты две-три, глядя на бледное, царственное лицо Сахарова. Кто-то держал над гробом черный зонт. Затем, дважды кивнув, будто говоря: “Все, достаточно”, Горбачев дал понять, что прощание состоялось. Чиновники зашли в здание Академии наук и расписались в книге памяти. Генсек твердо и крупно написал: “М. С. Горбачев”. Остальные члены политбюро поставили внизу подписи поскромнее.
Когда Горбачев уезжал, к нему подошел журналист и спросил, что он думает о Нобелевской премии мира, которую Сахаров получил в 1975-м. Брежневский режим воспринял эту премию как оскорбительное награждение государственного изменника.
“Теперь ясно, что он ее заслужил”, — ответил Горбачев.
Около полудня похоронная процессия медленно двинулась от Физического института, где когда-то работал Сахаров, к спорткомплексу “Лужники”, стоящему на берегу Москвы-реки. Я шел в нескольких метрах от головного автобуса. Задняя дверь была открыта, и была видна Боннэр, сидящая возле гроба. Прямо передо мной шагал Ельцин. Уже тогда было ясно, что если кто-нибудь и сможет возглавить политическую оппозицию, то это он. Впрочем, он знал, что Сахаров и сахаровское окружение смотрели на него с опаской. Ельцин был не из их круга. В конце концов, он еще недавно был членом политбюро. И хотя Ельцин уже пользовался огромной поддержкой у населения, он хотел расширить свой круг сторонников, чему-то научиться у радикальных демократов и завоевать их поддержку. Идя за гробом Сахарова, он не играл на публику, а просто старался быть ближе ко всему тому, что было ему недоступно, но манило его.
Процессия растянулась на несколько часов. Только когда мы дошли до Лужников, я увидел, как много людей пришло проститься с Сахаровым. На парковке возле стадиона стояло не меньше 50 тысяч человек. И было в этой толпе нечто еще более замечательное, чем ее численность. Глядя на нее, я впервые почувствовал, что в Советском Союзе может появиться единое демократическое движение. До сих пор шахтеры, прибалты, московская и ленинградская интеллигенция представлялись разрозненными островками; между ними была разве что призрачная связь. Но здесь я увидел флаги прибалтийских республик, российский триколор, флаги украинского движения “Рух”. Здесь стояли воркутинские шахтеры и студенты. Люди держали в руках плакаты с большой перечеркнутой цифрой 6: это было требование отмены 6-й статьи Конституции, гарантирующей КПСС статус “руководящей и направляющей силы советского общества”.
Из динамиков лился полонез Огинского. Выступали бывшие политзаключенные — в том числе Ковалев и священник-диссидент Глеб Якунин — и политики, которым теперь предстояло заполнить громадную брешь: Ельцин, лидер литовского движения за независимость Витаутас Ландсбергис, ленинградский юрист Анатолий Собчак, Илья Заславский, Юрий Афанасьев, Гавриил Попов. Гроб Сахарова стоял перед грузовиком с платформой, откуда говорили выступающие. Боннэр стояла рядом с микрофоном в серой меховой шапке Сахарова и курила одну сигарету за другой. Заговорила она только один раз: попросила всех не тесниться, чтобы церемония прошла спокойно и никто не пострадал. Не понять прозрачный намек мог только чужак: в дни похорон Сталина в уличной плотной и разгоряченной толпе были задавлены сотни людей: кровавая жертва была под стать кровопийце.
Филолог Дмитрий Лихачев, старейший депутат Съезда, говорил первым. “Многоуважаемая Елена Георгиевна, родные, друзья, коллеги и студенты Андрея Дмитриевича! Уважаемые товарищи! Мы собрались здесь для того, чтобы почтить память величайшего человека человечества, гражданина не только нашей страны, но и всего мира. Человека, в общем-то, XXI века. Такого, каким должен быть человек в будущем. Потому и не поняли его в этом веке. Многие. Он был настоящий пророк. Пророк в древнем, исконном смысле этого слова, то есть человек, призывавший своих современников к нравственному обновлению ради будущего. И, как всякий пророк, он не был понят и был изгнан из своего города”.
Афанасьев сказал, что в будущем союз демократических сил должен быть назван в честь Сахарова. Отец Глеб Якунин сравнил Сахарова со святым. Другие называли Мартина Лютера Кинга, Ганди, Толстого. Ландсбергис рассказал, что на Кафедральной площади Вильнюса в память о Сахарове звонили колокола собора. Слушая речи, люди держали в руках свечи и плакали. Когда стемнело, прощание завершилось. Толпа разбрелась к станциям метро и автобусным остановкам. Я никогда не слышал,
