Заславский действительно не имел политического опыта и держался несколько свысока, что давало его противникам козыри в грядущей битве. А тут еще выяснилось, что несколько членов горисполкома были бизнесменами, в том числе ставленник Васильева Шота Какабадзе, который был президентом адвокатской конторы “Ассистент”, представлявшей интересы Октябрьского района. Хотя адвокаты конторы уверяли, что оказывали району юридическую помощь бесплатно, трудно было не увидеть здесь конфликта интересов. “Мы начали расплачиваться за свою глупость и неопытность”, — подытожил Чегодаев.
Самой большой ошибкой было то, как Заславский провел приватизацию предприятий и нескольких тысяч участков земли. Аукционы и продажа земли, за что отвечало Управление коммунальной собственности, были частью кампании по созданию, в соответствиии с планами райсовета, новых предприятий, гостиниц и заводов на территории района. Заславский понимал, что смешивать государственный и частный секторы не стоит, но ссылался на то, что так часто делают в других развивающихся странах. “А мы, давайте это признаем, как раз и есть развивающаяся страна, только с ядерным оружием”, — говорил он. Верхняя Вольта с ракетами. Противники Заславского набросились на него с обвинениями: якобы он раздает блага своим приятелям. Хотя доказательств не было, обвинение ему серьезно повредило. Молодого политика с незапятнанной репутацией теперь подозревали в грязных махинациях.
Но сдедующий удар по Заславскому был еще сильнее. Много месяцев кряду, беседуя с репортерами, а то и выступая за рубежом, он высказывался в том духе, что Горбачев — “безнадежный случай” и что его перехвалили за одно только объявление перестройки. Он говорил, что Кремль был поставлен на колени стратегией Рональда Рейгана вести “переговоры с позиции силы”. “Я никогда не забуду того, что Горбачев сделал в начале своего правления, — говорил Заславский. — Но мы больше не можем возлагать все надежды на одного человека. Слава богу, это мы уже прошли”. Горбачев в то время резко смещался вправо, и на заседании Московского горкома КПСС он стал громить “так называемых демократов”. В ту ретроградную кремлевскую зиму это было одним из самых ретроградных его выступлений. Особенно, по словам Горбачева, его “разочаровал” Заславский.
13 февраля 1991 года на улице стояла лютая стужа. Противники Заславского созвали заседание совета и вынесли на повестку дня вотум недоверия. Чтобы сместить Заславского, был необходим кворум из 99 депутатов. Единственное, что оставалось Заславскому, — не допустить кворума, не пускать своих людей в зал заседаний. Он сидел в своем кабинете на втором этаже, а в зале заседаний на нем оттаптывались неприятели.
— Все лето Заславский провел в Соединенных Штатах. Он там набирался опыта, чтобы разрушать нашу политическую, экономическую и политическую систему! — заявила Алла Жокина.
— Ставленники Заславского тоже прошли выучку в США! — похватил Геннадий Марков. — У них у всех теперь хорошо оплачиваемые должности!
Юрий Мазенич вообще обвинил команду Заславского в попытке “установить тоталитарный режим, основанный на самоуправном захвате районной собственности”.
Обвинители выступали с пяти часов вечера почти до полуночи. Хотя до кворума депутатам не хватило пятерых человек, вотум недоверия все равно вынесли. Семьдесят восемь человек высказались за отставку Заславского. Все шло к тому, что “Октябрьская революция” не сумеет построить светлое будущее — “капитализм в одном отдельно взятом районе”. Усталый Заславский сидел в своем кабинете. Его окружали вещи и люди, напоминавшие о его восхождении к славе: безделушки, привезенные из Америки, обожающие шефа помощники, карта будущего — составленный им план цветущего района. Но революция зашла в тупик. “Похоже, игра предстоит очень долгая”, — сказал Заславский.
Глава 22
Первомай, или Тревога![103]
Первого мая 1990 года, в день ежегодного праздника весны, труда и китча, я проснулся рано. Погода стояла прекрасная — редкость в обычно пасмурной Москве. Ходили слухи, что партия в своем стремлении подчинить себе небо и землю, разгоняла облака, чтобы дождь прошел накануне парада или на другой день, но 1 мая — ни-ни.
Первомайский парад был карикатурным отображением всего, что происходило в стране. Чтобы стать свидетелем “этого всего”, достаточно было занять место на Красной площади и наблюдать за представлением. При Сталине на Первое мая поклонение одной личности приобретало форму всенародного увеселения. Каждая платформа с артистами, каждый плакат, каждая песня и каждый транспарант прославляли величие вождя. При Хрущеве и Брежневе праздник был по-прежнему гротескным, но все-таки стал поживее. При них непревзойденная гениальность вождя все-таки уравновешивалась непревзойденными достижениями рабочего класса.
В 1988 году демонстранты еще несли портреты членов политбюро и утвержденные ЦК лозунги (“Ускорение!”), но Горбачев уже значительно сократил церемонию, сведя ее в основном к попсовым номерам в стиле шоу в перерыве между таймами Шугар Боула[104] — силачи с золочеными гантелями, гимнастки-нимфетки, складывающиеся пополам в честь рабочего класса. Безвредный советский стиль. Плакаты скорее указывали на аутотренинг, чем на национальную кичливость. Страна разваливалась на куски, и все это знали. Об этом каждый день сообщали газеты. В тот год я умудрился в день Первомая столкнуться с Ельциным, который шел к своей скромной машине. В Москве его не видели уже год — с тех пор, как он был низвергнут с партийных высот. Не исключено, что я стал свидетелем самых последних мгновений его приватного бытия. Широко-широко улыбнувшись, он подтвердил: да, здоров. Скоро мы о нем услышим.
В 1989-м лозунги превратились уже в какую-то сиропную кашу. Например, “Мир для всех!” Или трогательное: “Мы хотим обновления!” Все было совершенно невинно, что твой День независимости, только без хот-догов. Идеология испарилась. Никаких “наши ракеты больше ваших”, никаких рекордов по добыче магния, никаких дядей Сэмов, давящих своей пятой страны третьего мира. Империя с тысячами ядерных боеголовок азартно демонстрировала свою беззубость. Советский Союз был в упоении от процесса самоактуализации.
В 1990-м Горбачев решил продемонстрировать молодое поколение политиков, пришедших в различные законодательные органы, в мэрии и городские советы. Кремль объявил, что либеральный глава Моссовета Гавриил Попов будет стоять на мавзолее вместе с членами политбюро и несколькими избранными членами правительства. Юрий Прокофьев, на редкость дремучий первый секретарь московского горкома, сообщил, что рабочих больше не будут принуждать ходить на демонстрации и в этом году участие будет “исключительно добровольным”. Не будут допущены только плакаты с “антиконституционными” лозунгами. Видимо, все должны были подумать: “Какой жест! Какие добрые,
