Горбачев старался на церемонии вести себя благородно, но это ему не вполне удалось. Он произнес довольно неуклюжую речь, а потом еще более неловко пошутил о том, что странно иметь в одной стране двух президентов, заметив, что люди на всех континентах следят за тем, что они, эти два президента, делают. Сказано это было с такой интонацией, что создавалось впечатление, будто Горбачев и Ельцин вдвоем замышляют какое-то надувательство. Зал недовольно загудел.
Но, даже утверждая свою власть, Ельцин надеялся, что его президентство поможет Горбачеву понять: в союзе с Крючковым, Язовым, Пуго и прочей старой гвардией у него нет будущего. Ему нужно было одновременно и склонить Горбачева на свою сторону, и припугнуть его. Так что, когда Горбачев наконец договорил, Ельцин первым встал с места и начал аплодировать.
Но в 1991 году времени, чтобы передохнуть, не было. Расслабиться нельзя было ни на минуту, нельзя было и подумать, что теперь-то все будет хорошо. Как сказал Собчак, мирное сосуществование тоталитарного режима, пусть и значительно более “вегетарианского”, чем при Сталине, и молодой демократии было невозможно. Один из режимов должен был уйти.
Июнь принес очередные признаки того, что реакционеры готовятся к решительным действиям. Их не интересовало, какого рода брак заключили Горбачев и Ельцин — по расчету или по любви. Генеральная прокуратура при поддержке маршала Язова заявила, что “в ходе проверки” событий в Новочеркасске в 1962 году было установлено, что “оружие солдатами применялось правомерно, в целях защиты государственного имущества от преступных посягательств и самообороны”; “выстрелы в людей последовали после того, как буйствующие лица из толпы напали на солдат и попытались вырвать у них оружие”. Большинство советских читателей восприняли эти слова как оправдание не только событий тридцатилетней давности, но и стрельбы по людям в Тбилиси, Вильнюсе и Баку. А может быть, в этих словах заключалась и угроза — что оружие применят снова.
Ельцин ответил на эту скрытую угрозу скрытым предупреждением. Он отправил в Новочеркасск своего представителя с сообщением: правда о трагедии Новочеркасска — суровое напоминание тем, кто хочет социальные проблемы решать с помощью военной силы. Люди восстанут против преступных приказов, как это сделал генерал Шапошников.
Через две недели, 17 июня, премьер-министр СССР Валентин Павлов выступил в Верховном Совете. Он попросил наделить его кабинет частью полномочий Горбачева. Выступление проходило при явной поддержке председателя Верховного Совета Анатолия Лукьянова. Свою просьбу Павлов обосновывал тем, что у Горбачева изнурительный рабочий график. С милой улыбкой он посетовал, что для такой работы “в сутках просто мало часов”. Он только забыл сказать, что Горбачев о его выступлении ничего не знал.
“Услышав об этом, я доложил Горбачеву, — рассказывал мне Александр Яковлев. — Тот пришел в бешенство. Он узнал об этом от меня”. Но Горбачев не успел среагировать: на закрытом заседании Верховного Совета Пуго, Язов и Крючков обвинили руководство (фамилию Горбачева не называли) в предательстве интересов партии и развале страны. Язов жаловался, что сотни тысяч молодых людей уклоняются от призыва в армию. Пуго распространялся о “хаосе” и “анархии”. Агрессивнее всех выступил Крючков. Он сказал, что реформы руководства совпадают с самыми заветными желаниями ЦРУ. Он намекал на государственную измену. Это дало повод делегатам группы “Союз” повскакать со своих с мест и потребовать отставки Горбачева.
— Долой Горбачева! Долой его либеральную клику! — кричал Леонид Сухов, таксист из Харькова и член “Союза”.
— Великая держава низведена до положения попрошайки, стоящей у чужих дверей с протянутой рукой. Это вместо того чтобы работать над своими проблемами здесь, где они коренятся! — воскликнул Евгений Коган, русскоязычный депутат из Эстонии, тоже член “Союза”.
Горбачев реагировал медленно. 21 июня он наконец появился в Верховном Совете, чтобы ответить на обвинения, и сумел произнести одну из своих классических речей, правда, с видимым раздражением. Но идти до конца он не решился. В 1988-м он так же отказывался признавать свой конфликт с Егором Лигачевым. На этот раз у него не было разногласий с Павловым. Предложения премьер-министра он назвал просто “не вполне продуманными”.
Когда заседание окончилось, Горбачев вышел к журналистам. Рядом с ним стояли с каменными лицами Язов, Пуго и Крючков. “Переворот закончен”, — со смехом объявил Горбачев. Он думал, что шутит. Так оно и было.
Часть IV
“Первый раз как трагедия, а второй — как фарс”
Инерция зла чересчур сильна, а добрые силы беспомощны и пассивны. Охранительские массы ничего не охраняют и подчинятся всякому обороту событий.
Надежда Мандельштам. 1970 г.Первое столкновение с коммунистической партией у Бориса Ельцина произошло, когда ему было 12 лет. Детство у него было безрадостное. Его отец был строительным рабочим, поровшим сына ремнем. Семья жила на Урале, в бараке рядом со стройкой — в тесной комнате ютились вшестером и еще с козой. Спали вповалку на полу. Однажды маленький Борис проснулся и увидел, что какие-то люди выводят отца из комнаты. Семье, однако, повезло: арест Николая Ельцина не завершился длительным тюремным или лагерным сроком.
Мальчиком Ельцин хорошо учился, но постоянно попадал в истории. “Я всегда был немного хулиганистый”, — сказал он мне. В пятом классе он подговорил своих одноклассников выпрыгнуть из окна первого этажа (учитель в эту минуту отлучился). Азартно дрался “стенка на стенку” и остался со сломанной переносицей, получив по носу оглоблей. В 11 лет, во время войны, они с приятелями залезли на военный склад в бывшей церкви. Ельцин пролез через три полосы колючей проволоки и стащил две гранаты с запалами. Желание было “разобрать их, чтобы изучить и понять, что там внутри”. Разбирать вызвался, конечно, он сам. Не вынув запал, стал бить молотком по гранате. Взрывом оторвало большой и указательный пальцы. Когда началась гангрена, пальцы вовсе пришлось отрезать. “Здорово, а?”
В первый спор с партией Ельцин ввязался на выпускном вечере после окончания семилетки. В числе других лучших учеников он сидел на сцене. Когда до него дошла очередь говорить, он схватил микрофон и вместо ритуальных благодарностей произнес обличительную речь. Речь была направлена против классной руководительницы — ненавистной тетки, которая унижала детей, била их тяжелой линейкой и заставляла прибираться у себя дома. “Учительница была кошмарная… Я этого, конечно, никак не мог стерпеть”, — вспоминал Ельцин. Родители и учителя онемели от ужаса. Наконец директор опомнился, подскочил и вырвал у Ельцина микрофон, велев ему сесть на место.
