Такова картина мыслей индивида, занятого в уме делением на Своих и Чужих. Взаимоотношения между группами обычно более насыщены соперничеством и агрессивностью, чем просто отношения между одним из Нас и одним из Них. Райнхольд Нибур[361] так писал во время Второй мировой войны: «Группа высокомернее, лицемернее, эгоистичнее и беспощаднее в защите своих интересов, чем люди по отдельности»{655}.
Часто уровень агрессивности внутри и вне группы имеет противоположный знак, т. е. инверсивен. Иначе говоря, в группах, у которых очень враждебные отношения с соседями, внутренний конфликт часто сведен к минимуму. Или наоборот: группы, члены которых слишком заняты ссорами между собой, элементарно не имеют возможности сосредоточить враждебность на Чужих{656}.
И самый важный вопрос: случайна ли эта инверсивность? Должно ли сообщество поддерживать свой внутренний мир, чтобы успешно организовывать внешнюю крупномасштабную враждебную кампанию? Обязано ли общество бороться с убийствами ближних ради проведения политики геноцида? Или, если перевернуть причинно-следственную связь, укрепит ли внешняя угроза со стороны Чужих сотрудничество среди Своих? Именно такие взгляды продвигал не раз уже упоминавшийся Сэмюель Боулз из Института Санта-Фе; он сформулировал их в труде «Конфликт: Повитуха альтруизма» (Conflict: Altruism’s Midwife){657}. К этому мы еще вернемся.
Уникальные черты деления на мы и они у людей
Несмотря на то что другие приматы тоже выказывают отдельные элементы размежевания, человек в своей уникальности достиг по этой части стратосферы. В данном разделе я буду рассказывать о том, что:
а) мы все принадлежим к многообразным категориям Своих, и их относительная значимость может очень быстро меняться;
б) группы Чужих не одинаковы и их классификация у нас в голове устроена сложно; разные типы Чужих вызывают разные реакции;
в) нам часто неловко делить людей на Своих и Чужих и мы пытаемся скрыть свою приверженность этому разделению;
г) культурные механизмы могут как сгладить, так и обострить такое разделение.
Множественность Своих
Я отношусь к позвоночным, млекопитающим, приматам, человекообразным, людям, мужчинам, ученым, левшам, страдальцам от светового чихательного рефлекса, фанатам сериала «Во все тяжкие» и болельщикам висконсинской команды по американскому футболу Green Bay Packers[362]. Каждая их этих категорий является основанием для разделения на Мы и Они. При этом важно, что значимость каждого из Мы постоянно меняется: если в соседний дом заселится какой-нибудь осьминог, то я почувствую к нему неприязнь из-за того, что у меня есть позвоночник, а у него нет, но антипатия может трансформироваться в дружбу, если вдруг окажется, что в детстве он тоже любил играть в жмурки.
Мы принадлежим к самым разным категориальным группам Мы/Они. Иногда одна группа подменяет другую: например, если раздел проходит по категории «разбираюсь / не разбираюсь в черной икре», то эта же линия раздела указывает на группирование по категории социоэкономического статуса.
Как мы заметили, ключевым элементом принадлежности к разнообразным группам Своих является легкость, с которой мы выбираем приоритетную принадлежность. Знаменитый эксперимент, описанный в главе 3, продемонстрировал мощь стереотипных представлений о способностях женщин-азиаток к математике. Считается, что азиаты способны к математике, а женщины – нет. Перед экзаменом половину участниц настроили на мысль, что они азиатки, – и их отметки улучшились. Другую половину настроили на гендерную принадлежность. И их отметки за экзамен ухудшились. И даже больше: уровень активности в участках коры, вовлеченных в решение математических задач, менялся соответствующим образом[363]{658}.
Мы также осознаем, что и другие принадлежат к различным категориям Своих и тоже переключают внимание на наиболее значимые в конкретный момент категории. Неудивительно, что большое количество литературы на эту тему посвящено расовым вопросам, причем в основном обсуждается, насколько процесс размежевания на Своих и Чужих подавляет все остальные процессы.
Первичность расы интуитивно очевидна. Прежде всего расовые признаки биологические и они сразу видны, отсюда неизбежно следует цепь однобоких рассуждений{659}. Тут же сами собой возникают мысли и об эволюции: люди развивались в таких условиях, где именно цвет кожи указывал, что тот, другой человек – Чужой. Важность категории «раса» просматривается во всякой культуре: поразительно высокий процент культур предлагает статусное деление по признаку цвета кожи; в этот процент входят и традиционные культуры (до их контакта с Западом), в которых – с немногочисленными исключениями вроде айнов, низкоранговой малой народности Японии, – более светлый оттенок кожи означает и более высокий статус как внутри групп, так и по межгрупповой иерархии.
Но такие интуитивные выводы ненадежны. Во-первых, раса – пусть она и обусловлена некоторым образом биологически – все же является биологическим континуумом, а не отдельной категорией: например, генетическая изменчивость в пределах одной расы, как правило, так же велика, как и межрасовая, если вы, конечно, не делаете выборку предвзято. Это становится очевидным, если посмотреть на диапазон вариаций, связанных с расой: сравните сицилийца со шведом или сенегальского фермера с эфиопским пастухом[364].
«Эволюционный» аргумент тоже не выдерживает критики. Расовые различия, появившиеся в процессе эволюции сравнительно недавно, не очень значимы для размежевания. Самым Чужым для наших предков охотников-собирателей был человек, который приходил из поселения, отстоящего на день-два пути, тогда как до ближайшего человека другой расы добираться пришлось бы за тысячи верст; таким образом, с эволюционной точки зрения встречи с людьми «другого цвета» мало что объясняют.
Не получается также свести расы в устойчивую, биологически обоснованную систему. Согласно переписи населения в США, в разные исторические моменты мексиканцы и армяне относились к отдельным расам; южные итальянцы считались иной расой, нежели северные европейцы; человек с одним черным прапрадедушкой и семью белыми прародителями считался белым в Орегоне и черным во Флориде. Мы имеем дело с расой как с культурным, а не биологическим феноменом{660}.
Учитывая все эти факты, неудивительно, что расовая дихотомия Мы/Они регулярно перекрывается делениями по другим признакам. Чаще всего этот признак – половой. Вспомним, что труднее избавиться от условно-рефлекторного страха, выработанного на лица «чужой» расы, чем на лица «своей». Наваррет продемонстрировал, что это происходит только с мужскими лицами; значимость бессознательной классификации по категории «пол» в данном случае перевешивает ее же по расовому признаку[365]. Возраст как признак тоже сильнее расового. Даже профессия иногда оказывается важнее: например, по данным одного исследования, белые участники эксперимента продемонстрировали бессознательное предпочтение белых политиков черным спортсменам… Но! Этот результат был получен после того, как участников настроили на мысли о расовой принадлежности; а если их настроить на мысли о профессии, то они уже предпочтут черных спортсменов, а не белых политиков{661}.
Значимость расовой принадлежности для размежевания снижается и в том случае, если применить незаметную переклассификацию,
