Получается, что да, активность зеркальных нейронов коррелирует с попытками понять действия окружающих, но участие этих нейронов не выглядит ни необходимым, ни достаточным элементом данного процесса. Что же касается пресловутого глубинного понимания чужой души, то лучше всего, по-моему, тут выразился Хикок, назвав свою книгу 2014 г. (кстати, хорошо принятую публикой) «Миф о зеркальных нейронах»{856}.
С ней мы оказываемся на Диком Западе зеркальнонейронологии – нас ждут размышления о том, что зеркальные нейроны особенно важны для языка, эстетического чувства, сознания…{857} Здесь люди, две секунды назад впервые услышавшие о зеркальных нейронах, начинают строчить обзоры, завершая их примерно так: «Ух ты! Зеркальные нейроны – это круто!.. Они открывают множество интереснейших перспектив. Возможно, они объясняют даже… ЭМПАТИЮ!»
Действительно, почему бы и нет? Почувствовать боль другого – это как будто отразить в себе его опыт, как будто вы – это он. Будто примериваешь на себя чужое переживание – ого, подошло! До чего же соблазнительная идея! Уже несколько десятилетий, прошедших после открытия зеркальных нейронов, она то и дело всплывает в обзорах: возможно, зеркальные нейроны объясняют эмпатию. Так, например, у Галлезе, который «в теме» более 20 лет, можно найти: «Я полагаю, что зеркальные свойства лежат в основе функционирования нашего мозга и что наша способность к эмпатии может опосредоваться встроенными зеркальными механизмами». Да и Якобони наряду с этим пишет: «Зеркальные нейроны можно, вероятно, считать кандидатами на роль основы основ эмпатии на клеточном уровне». Для этой идеи имеются кое-какие подтверждения: например, если человек считает себя в высокой степени склонным к эмпатии, то у него в экспериментах с наблюдением движений будут сильнее возбуждаться соответствующие зеркальные нейроны. Все остальное для скептически настроенных критиков выглядит пустой спекуляцией{858}.
Это, конечно, невесело. Но еще хуже, когда люди, опуская слово «возможно», утверждают, что роль зеркальных нейронов в организации эмпатии доказана. Скажем, Якобони ошибочно принимает обычную корреляцию за причинно-следственную зависимость: «В других исследованиях, к примеру, показано, что активность [премоторной коры] коррелирует с эмпатией, даже когда человек наблюдает хватательное движение, лишенное всякого эмоционального содержания. Следовательно, активность зеркальных нейронов является необходимым условием эмпатии»{859} (курсив мой).
Вопиющий образец подобных рассуждений найдем и у блистательного нейрофизиолога Вилейанура Рамачандрана из Калифорнийского университета в Сан-Диего, одной из самых творческих фигур в нашей области, выполнившего замечательные исследования фантомных болей, синестезии и внетелесных переживаний. Нечего и говорить о его талантах, но в отношении зеркальных нейронов он обнаруживает упоенное простодушие. Например, читаем: «Мы знаем, что мои зеркальные нейроны могут буквально ощущать вашу боль». Далее автор называет их «движущей силой, за счет которой [60 000 лет назад] совершился великий скачок вперед» к современному человеческому поведению и заканчивает знаменитой фразой: «Зеркальные нейроны сослужат для психологии ту же службу, что и ДНК для биологии». Я вовсе не пытаюсь наговаривать на Рамачандрана, но как вынести, когда столь замечательная личность выдает про зеркальные нейроны рекламные слоганы наподобие «нейронов Ганди»?[451] И написано это было не в 1990-е гг., не в пору первой горячки вокруг зеркальных нейронов. Спустя два десятилетия он все еще утверждает: «Я не считаю, что роль зеркальных нейронов [в формировании эмпатии] преувеличена. Она, как мне видится, на самом деле преуменьшается»{860}.
И Рамачандран в этом не одинок. Английский философ Энтони Грейлинг, который занимается проблемой происхождения эмпатии уже порядочное время, писал: «У нас огромное призвание к эмпатии. Эта способность развилась на биологической основе, как показывает деятельность зеркальных нейронов». Или вот статья 2007 г. в The New York Times, где описывается, как один человек героически спас другого, и в ней снова всплывают зеркальные нейроны: «У людей имеются зеркальные нейроны, заставляющие чувствовать переживания окружающих» (курсив мой){861}. И конечно, на ум приходит одноклассник моей шестилетней дочери, которого учительница похвалила перед всеми учениками за то, что он позаботился о чистоте планеты, убрав обертки от печений после праздника Дня Земли, следующими словами: «Это потому, что наши нейроны имеют зеркальца».
Пожалуй, я бы счел себя критически мыслящим вольнодумцем, оторвавшимся от толпы, однако в последние годы зеркальные нейроны для большинства специалистов и впрямь выглядят изрядно перехваленными. Психолог Гари Маркус из Нью-Йоркского университета называет зеркальные нейроны «самой раздутой идеей в психологии», философ и нейробиолог Патриция Чёрчленд из Калифорнийского университета в Сан-Диего пишет: «Это всеобщие любимцы для компании под девизом “не-будем-ни-к-чему-присматриваться”», а гарвардский специалист Стивен Пинкер заключает: «В действительности зеркальные нейроны не объясняют ни языка, ни эмпатии, ни социума, ни мира во всем мире»{862}.
Просто получается, что исследования зеркальных нейронов не выявили ничего особенно важного, что пригодилось бы нам в обсуждении данной главы.
Самое главное: когда мы действительно что-то делаем
В предыдущей главе мы рассмотрели огромную разницу между высокопарным моральным рассуждением и реальным совершением некоторыми людьми в решающий момент действительно правильного поступка. Как мы увидели, у таких людей есть нечто общее: «О чем вы подумали, когда прыгнули в реку спасать ребенка?» – «Ни о чем не подумал, я понял, что делаю, только когда прыгнул». Подобные действия совершаются на внутреннем автоматизме, воспитанном в глубоком детстве, когда правильное внедрялось в сознание как автоматический моральный императив, т. е. в те счастливые поры, когда мы были далеки от просчитывания лобной корой затрат и дивидендов.
Мы здесь сталкиваемся с похожей ситуацией – и она для этой главы самая важная. Сочувствие или эмпатия, понимать чужую боль или чувствовать ее, порыв или раздумье, сугубо человеческое или «общеживотное» – можно ли на основе этих альтернатив предугадать, кто будет реально делать нечто, смягчающее чужие страдания? И можно ли с их помощью предсказать, насколько результативными окажутся действия отзывчивой, участливой особи и сколько в этой отзывчивости составит личная заинтересованность? Как мы дальше увидим, от эмпатии до результативной и искренне бескорыстной участливости пролегла широченная пропасть.
Делать хоть что-нибудь
Нет никакой гарантии, что состояние эмпатии приведет к участию. Одну из причин весьма блестяще уловила писательница Лесли Джемисон:
[Эмпатия] также несет в себе опасное чувство исполненности – если что-то чувствуешь, значит, что-то делаешь. Соблазнительно думать, что сочувствие чьей-то боли само по себе является нравственным. И беда эмпатии вовсе не в том, что из-за нее чувствуешь себя безобразно, а в том, что, напротив, чувствуешь себя хорошо и
