Друзья детства самые надежные
Александр Герцен и Николай Огарев, несмотря на все жизненные перипетии, смогли сохранить свою дружбу на всю жизнь. Они познакомились в очень юном возрасте, сразу прониклись горячей симпатией друг к другу и решили, в лучших романтических традициях, принести клятву товарищества и верности идеалам справедливости. Судьба уготовила им немало испытаний, но в самые тяжелые часы воспоминание о чистой детской дружбе придавало им сил.
* * *«Дружба наша должна была с самого начала принять характер серьезный. Я не помню, чтоб шалости занимали нас на первом плане, особенно когда мы были одни. Мы, разумеется, не сидели с ним на одном месте, лета брали свое, мы хохотали и дурачились, дразнили Зонненберга и стреляли на нашем дворе из лука; но основа всего была очень далека от пустого товарищества; нас связывала, сверх равенства лет, сверх нашего „химического“ сродства, наша общая религия. Ничего в свете не очищает, не облагороживает так отроческий возраст, не хранит его, как сильно возбужденный общечеловеческий интерес. Мы уважали в себе наше будущее, мы смотрели друг на друга, как на сосуды избранные, предназначенные.
Часто мы ходили с Ником за город, у нас были любимые места – Воробьевы горы, поля за Драгомиловской заставой. Он приходил за мной с Зонненбергом часов в шесть или семь утра и, если я спал, бросал в мое окно песок и маленькие камешки. Я просыпался, улыбаясь, и торопился выйти к нему.
<…>
Самая неразрывная дружба есть та, которая начинается в юности.
Н. КарамзинЗапыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, обтирая пот. Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу.
Сцена эта может показаться очень натянутой, очень театральной, а между тем через двадцать шесть лет я тронут до слез, вспоминая ее, она была свято искренна, это доказала вся жизнь наша».
А. Герцен, «Былое и думы»Братья во Христе
Проповедники Кирилл и Мефодий, причисленные к лику святых, на иконах часто изображены вместе, да и в литературе редко упоминаются порознь. Они были братьями по крови, но далеко не всегда братьев связывают такие близкие отношения, какие были у Кирилла и Мефодия. Они вместе создавали славянскую азбуку, вместе проповедовали и вместе разделяли тяготы монастырской жизни. Старшим из братьев был Мефодий, причем превосходил он Кирилла по возрасту на целых двенадцать лет. Мефодий достиг больших высот на духовном поприще, он раньше брата оставил мир и ушел в монахи. Кирилл был более одаренным в науках, знал много языков и первым принялся за составление алфавита для славян, который позже в его честь был назван кириллицей.
Их совместной миссией было распространение православия, проповедь велась на славянском языке. Но у языка в то время не было письменности, а значит, не было возможности сохранить знания. Кирилл и Мефодий не только разработали славянский алфавит, но и перевели на старославянский язык Священное Писание.
Ян Матейко. Святые Кирилл и Мефодий, 1885
Противоположности притягиваются
Толстой был глубоко верующим человеком, Чехов слыл агностиком и нередко высказывал атеистические взгляды. Толстой писал крупную эпическую прозу, Чехов – короткие рассказы. Толстой призывал к опрощению и отказу от благ цивилизации, Чехов был сторонником прогресса. Два величайших русских писателя не совпадали во многом, но тем не менее их связывала крепкая дружба. Возможно, именно благодаря этой разности они могли восхищаться талантом и душевными качествами друг друга, ведь человек особенно ценит те достоинства, которых нет у него самого.
* * *«Так эти два замечательных человека различны во многом, а между тем я никогда не видел, чтобы Лев Николаевич относился еще к кому-нибудь с такой нежной приязнью, как к Чехову. <…>
– Новый рассказ Чехова! Хотите слушать? – как бы анонсировал Лев Николаевич.
Все изъявили согласие.
С первых же строк чтения Л. Н. начал произносить отрывочные междометия одобрительного свойства. А затем не выдержал и во время чтения обратился ко мне с оттенком укоризны:
– Как же это вы сказали: „ничего себе“? Это перл, настоящий перл искусства, а не „ничего себе“.
Нет друга, так ищи, а нашел, так береги.
ПословицаИ после чтения Л. Н. с одушевлением заговорил о „Душечке“ и цитировал на память целые фразы. <…>
Через некоторое время к Толстым пришли свежие гости. Л. Н. поздоровался и спросил:
– Читали новый рассказ Чехова – „Душечку“? Нет? Хотите послушать?
И Л. Н. опять начал читать „Душечку“.
Более всего пленялся Л. Н. Толстой в последнее время чеховской формой, которая в первое время его озадачивала, и Л. Н. никак не мог свыкнуться с ней, не мог понять ее механизма. Но затем уяснил себе ее секрет и восхищался».
П. Сергеенко* * *«О Толстом он говорил всегда с какой-то особенной, едва уловимой, нежной и смущенной улыбочкой в глазах, говорил, понижая голос, как о чем-то призрачном, таинственном, что требует слов осторожных, мягких.
Неоднократно жаловался, что около Толстого нет Эккермана, человека, который бы тщательно записывал острые, неожиданные и, часто, противоречивые мысли старого мудреца».
М. ГорькийЛучший друг – тот, кто поможет нам проявить лучшее, что заключено в нашей душе.
М. Салтыков-ЩедринДружба, как истина, может родиться в споре
Едва встретившись, они тотчас же начинали горячо спорить по самым разным вопросам, от устройства семьи до предназначения русской интеллигенции. А после расставания каждый из них продолжал этот спор мысленно. Их дружба была непрерывным диалогом, непрекращающимся спором, интересным и важным для обоих собеседников. Этот спор помогал каждому из них лучше понять себя и вдохновлял на новые творческие свершения. Когда Леонид Андреев скончался, Горький сказал: «Как это ни странно, это был мой единственный друг. Единственный».
Никакая дружба невозможна без взаимного уважения.
А. Макаренко* * *«Спорили мы все чаще, все напряженнее. Наиболее острым пунктом наших разногласий было отношение к мысли.
Я чувствую себя живущим в атмосфере мысли и, видя, как много создано ею великого и величественного, – верю, что ее бессилие – временно. <…>
Леонид воспринимал мысль