Ливайн рассказал юристам о Секоле, заметив, что он «чуть с ума не сошел», когда узнал, что Секола тоже открыл счет в Bank Leu. Он рассказал им про вечерние рейды по кабинетам Lazard Frеres и про то, как они с Уилкисом подбрасывали материалы в «Чикаго трибюн» и «Нью-Йорк таймс». Ливайн сообщил, что у Соколоу, насколько ему известно, есть собственный источник информации в Goldman, Sachs, «Голди», который, как он полагает, работает в отделе ипотечного кредитования и напрямую со сделками по слиянию и поглощению не соприкасается. Имени этого человека Ливайн не знал.
Далее Карберри спросил о неназванном арбитражере, и Ливайн незамедлительно подтвердил подозрения следователей. Он сказал, что все началось с того, что он отправил Айвену Боски по почте конфиденциальные документы по Boise Cascade и Elf Aquitaine, отчасти в попытке повышения цен на акции и отчасти для того, чтобы произвести впечатление на Боски. После этого он позвонил Боски, открыто предложив секретную информацию и пригласив его выпить; во время встречи они выработали порядок передачи сведений и систему вознаграждения. Ливайн сказал, что он отчаянно стремился сблизиться с Боски как для того, чтобы войти в круг избранных, так и для обмена информацией.
Адвокаты Ливайна были осторожны в своих обещаниях в части показаний, которые Ливайн мог дать о Боски. Они вовсе не утверждали, что дело Боски будет легким или что одни лишь свидетельства Ливайна повлекут за собой вынесение приговора арбитражеру. Вместе с тем очевидная искренность Ливайна произвела на Карберри благоприятное впечатление. Информация о достигнутом с Боски соглашении о вознаграждении, включавшем меняющиеся в зависимости от времени передачи Ливайном информации и размера прибыли проценты, была слишком подробной, чтобы считать ее сфабрикованной, особенно если учесть, что в дальнейшем ее можно было сличить с отчетами о сделках Боски.
Карберри, который обычно не интересовался мотивами преступлений, на сей раз не удержался и спросил Ливайна, зачем тот на все это пошел. Ливайн ответил так же, как часто отвечал Уилкису: он хотел создать собственную фирму и стать арбитражером или коммерческим банкиром, наняв «профессионалов» для работы на себя, а не быть самому одним из них. Он сообщил государственным юристам, что хотел заработать 20 млн. долларов и после этого отойти от махинаций.
Ливайн сказал также, что ему, равно как и Уилкису, Рейчу и Соколоу, наскучила работа инвестиционного банкира. Сказанное поразило следователей, которые, как и большинство людей в то время, считали, что инвестиционные банкиры ведут шикарную, вольготную, интересную жизнь. Действительность, по словам Ливайна, была далеко не столь радужной. Инсайдерская торговля, напротив, была захватывающей. Карберри сомневался, что Ливайн когда-нибудь остановился бы на достигнутом, независимо от того, сколько миллионов он бы заработал. Достигнув однажды 20 млн., он поднял бы планку до 30, затем до 40 и т. д. Предела, по его мнению, не существовало.
Карберри ясно понимал, что потребность Ливайна в азарте и приключениях делает его подходящим кандидатом на роль тайного агента. Несмотря на то что Ливайн ранее заявлял Уилкису о своем нежелании помогать следствию, теперь он явно лез из кожи вон, чтобы помочь обвинителям поймать в ловушку соучастников преступного сговора. Однако прежде чем сотрудники прокуратуры и их коллеги приступили к делу, произошло недолгое замешательство, когда Карберри получил письмо с угрозой убить Ливайна. Последний был готов к тому, что сотрудничество с правоохранительными органами потребует серьезных нервных затрат, но все же не до такой степени, и его пришлось быстро вывезти за город под охраной. Вскоре выяснилось, что письмо прислал известный сумасшедший. Ливайн вернулся в Нью-Йорк и согласился позвонить Уилкису, Рейчу, Соколоу и Боски, разговоры с которыми должны были тайно записываться.
В понедельник вечером, 2 июня, спустя всего несколько дней после разговора, в котором Ливайн сказал Уилкису, что «любит его, как брата», в квартире Уилкиса раздался звонок.
«Боб, тебе следует сотрудничать», – начал Ливайн, и по его голосу Уилкис сразу понял, что что-то изменилось. «Я знаю, мы бойцы, – продолжал Ливайн. – Но им все известно. Скажи своим адвокатам, чтобы они связались с прокуратурой».
Уилкис был уверен, что разговор записывается, и знал, что он должен повесить трубку и немедленно позвонить своему адвокату. Тем не менее он этого не сделал. На каком-то подсознательном уровне он все еще надеялся, что Ливайн защитит его, вытащит из этой передряги целым и невредимым. Он продолжил разговор и тем самым изобличил себя.
С остальными звонками Ливайну повезло меньше. Он дважды звонил Боски. В первый раз Боски, казалось, был озабочен, но ничего не подтвердил. «Мне жаль твою семью, – сказал он. – Меня беспокоит твое психическое состояние. Запомни, все пройдет». Во второй раз Боски повесил трубку, как только Ливайн представился, сказав, что им не о чем говорить. Соколоу и Рейч тоже почти сразу же вешали трубку. Но эти звонки сделали свое дело: они оповестили подозреваемых о том, что их имена, вероятно, известны правоохранительным органам.
На следующий же день адвокат Соколоу позвонил в прокуратуру и начал обсуждать условия сделки о признании вины. Так же поступил и адвокат Дэвида Брауна, инвестиционного банкира из Goldman, Sachs. Соколоу быстро подтвердил, что Браун, его близкий друг по Уортонской бизнес-школе, и есть тот самый «Голди» – источник, завербованный им в Goldman, Sachs. Оба соглашались признать себя виновными по двум пунктам и выплатить КЦББ крупные штрафы. Позднее Соколоу был приговорен к одному году и одному дню тюремного заключения, а Браун – к 30 дням.
Несколько дней спустя, когда Уилкис был дома и по-прежнему не находил себе места, раздался звонок в дверь. «К вам мистер Рэнди», – сообщил швейцар. Уилкис понял, что это Секола, и, вопреки совету своего адвоката, спустился, чтобы с ним встретиться. Они отправились в Риверсайд-парк. Секола выглядел возбужденным.
«Рэнди, тебе нужен адвокат», – сказал Уилкис, с горечью вспомнив, как Ливайн дал ему противоположный совет.
«Есть вещи, о которых я вам никогда не рассказывал, – сказал явно встревоженный Секола, – кое-что о моей подружке».
«И не рассказывай, – настоятельно потребовал Уилкис. – Я не желаю этого знать». Секола остановился. «Ты должен быть осторожен в том, что говоришь, – сказал Уилкис. – Они записывают разговоры. Когда я в следующий раз тебе позвоню, все это может остаться на пленке».
«Я пойду к Алану Макфарленду из Lazard», – продолжал Секола. (Макфарленд был старшим партнером в фирме.) «Я расскажу ему, что я просто обращался к вам за советом по сделкам, – сказал он и сделал паузу, чтобы оценить реакцию Уилкиса. – Я не собираюсь рисовать вас в наилучшем свете».
Уилкис почувствовал себя раздавленным, брошенным. «Поступай, как знаешь, – сказал он. – Мне все равно крышка».
5 июня Ливайн, сообщив следователям все, что знал, явился
