Скинув сапоги, он аккуратно поставил их рядом и лег на расшатанную панцирную кровать. Взгляд упрямо возвращался в сторону окна. Поднявшись, Тимофей взял личный «ППШ», стоявший в углу кабинета, и поставил его у изголовья. Так оно как-то будет поспокойнее. После чего незаметно и крепко уснул.
Глава 8. Удачное «легендирование»
Романцев прошел в жаркую прачечную, где молодая миловидная девушка с толстой косой, аккуратно спрятанной под белый платок, полоскала белье в большом цинковом жбане. Посмотрев на вошедшего, она задорно улыбнулась:
– Ви щось хотили, пан?
Взгляд наивный, детский. Такую даже обижать грех.
– Как тебя звать?
– Агапия.
– Ты знаешь, кто я такой?
– Вийськовий.
– Хм… Все так, военный. Вот ответь мне откровенно, Агапия, за кем ты должна была следить в госпитале?
– Не за ким пан, ничого не знаю, – перепугалась девушка.
– Ни за кем, значит, а кому тогда записку передавала? Агапия, я человек не злой, зла тебе тоже не желаю, но, если ты будешь упрямиться, разговор будет суровый. За кем ты должна была следить? – строже спросил Романцев.
– Полонянкою спостеригати. И за тими, хто з нею рядом.
– Кто тебе сказал, чтобы ты за ними следила?
– Не знаю, як звати, а тильки вин сказав, що якщо я не зроблю цього, так вин моих родителй убьет. Так воно и було бы. Вони все злые!
– А записку кому передала?
– Ему и передала.
– Что было в той записке?
– Написала, скильки людина ие стережуть.
– И сколько же?
– Пятнадцять чоловик.
– А тех, что в левом крыле находятся, тоже сосчитала?
– Да.
– А ты, я смотрю, глазастая. Как он выглядел?
– Молодий такив, годков тридцять. Високий, як и ви. Що мени дальше робити?
– Ты ведь стирала? Вот и продолжай, – сказал Тимофей и вышел из душной прачечной.
Здание госпиталя было затемнено, горели окна только в углу первого этажа, там, где находилась пленница. Первый этаж караулил часовой, его можно было увидеть, когда он проходил по коридору вдоль освещенных окон. Иногда он заглядывал в палату к задержанной и, убедившись, что запястье крепко привязано к спинке кровати, следовал по привычному маршруту.
У входа позевывал второй часовой – крепкий, коренастый. Свернув цигарку, он сладенько затянулся и глянул на россыпь звезд. Затем в глубокой задумчивости посмотрел на густые заросли боярышника, разросшегося за оградой госпиталя. В глубокой тени госпитального двора стояла низенькая узкая скамеечка, на которой сидели молодой солдатик с перевязанным плечом и совсем юная сестричка. У девушки было ночное дежурство, и она, вырвавшись ненадолго, хотела скоротать с любимым хотя бы несколько минут.
Любовь на фронте – явление привычное. Чаще всего пронзительная, острая, нежданная, невесть откуда взявшаяся, способная разрыхлить даже самые черствые сердца. Такая любовь выворачивает душу наизнанку даже у тех, кто, казалось бы, пережил нечто подобное и посчитал, что неспособен на более сильные чувства.
А у этих двоих чувство было особенное, трепетное, потому что с любовью повстречались впервые. На фронте нередко встречается и такое. Скороспелая, в чем-то диковатая любовь накрыла их с головой обоих, и молодые, спрятавшись от чужих взглядов за беспросветную темноту и глухо вздыхая, не замечали вокруг никого: ни проходящих иной раз раненых, ни озороватых сестричек, бросавших веселые взгляды в их сторону, ни часового, стоявшего поодаль верстовым столбом и посматривавшего на них. Замкнулись в себе, как будто бы являлись сосредоточением вселенной. Хотя кто знает, быть может, так оно и было в действительности.
Засмотревшись, часовой не услышал, как к нему со спины неслышно подкрался человек в форме старшины Красной армии. Тюкнув его по темечку чем-то тяжелым, он подхватил падающее тело под руки и оттащил в сторону к густым зарослям. Тотчас из темноты вынырнул другой в такой же красноармейской форме и заторопился к зданию.
Дверь в госпиталь была открыта. Скрипнула разок на крыльце свежеструганая дощечка, предупреждая о нежданном визите, а потом вновь установилась тишина. Первым шел мужчина среднего роста, но очень крепкий, с мускулистыми руками. За ним, отставая на несколько шагов, шел молодой, на вид не более двадцати лет, с костистым лицом и тонкой шеей. Неизвестные бесшумно прошли по коридору и легко отыскали палату, в которой находилась пленница.
– Нам сюда… Не отставай, – поторопил крепыш и потянул на себя дверь.
Навстречу им шагнул часовой и с удивлением произнес:
– Вы кто такие?
Здоровяк с силой ткнул его под самую грудную клетку. Тот охнул и перегнулся пополам. Сцепив ладони в замок, крепыш с размаху ударил часового по затылку и, ухватив падающее тело под руки, втащил его в палату к задержанной.
– Теперь не поднимется, – уверенно сказал крепыш, посмотрел на девушку, оторопело на него таращившуюся, и поторопил: – Чего лежишь? Поднимайся! Не ровен час, подойдет кто-нибудь.
– Я не могу, пан, у меня рука пристегнута, – приподняла она руку.
– Вот злыдни! – выругался крепыш. – Дивчину привязать, кто же до такого додумался?
Вытащив из-за голенища нож, он разрезал ремень.
– Ой, спасибо, пан, руки занемели, – растерла девушка запястья.
– Идти сможешь?
– Смогу, – ответила Оксана, – только голова что-то закружилась.
Поддержав ее за локоть, здоровяк помог пленнице сойти с кровати. Тощий боец выглянул за дверь и взволнованно произнес:
– В коридоре никого нема! Можно выходить.
Небольшими шажками, держась за плечо крепыша, Оксана пересекла палату. Вышли в пустынный коридор. Худощавый, шедший впереди, остановился перед входной дверью, осторожно выглянул и осмотрел пустынный двор, убедившись в безопасности, махнул рукой:
– Виходимо[4].
Попридержав дверь, он дал возможность здоровяку с девушкой выйти во двор, после чего аккуратно прикрыл ее. Молодой парочки на скамеечке уже не было. Втроем пересекли больничный двор и вышли на дорогу, где стояла телега с сеном, запряженная крупным тяжеловозом.
– Сидай поудобнее, – сказал «старшина», хватаясь за вожжи, – ехать нужно, пока не хватились. Нам только отъехать, а далее нас не отыщут. Но, пошла!
