– Вот только, в отличие от вас, день вхождения нашей армии во Львов я не помню, – натянуто произнес Тимофей, ощущая какое-то внутреннее сопротивление капитана.
– Все так, товарищ старший лейтенант, потому что Львов – это не ваш родной город. Что было со мной дальше? Дальше окончил школу красных командиров и мне было присвоено офицерское звание. Воевал на Зимней войне[10]. А вас что-то беспокоит?
Доводы основательные, веские. С такими не поспоришь, но сдаваться просто так не хотелось.
– А табачок у тебя откуда? – сурово спросил угрюмый старшина с обожженным лицом.
– А чем тебе мой табак не нравится?
– Уж больно дым от него ароматный идет, как от немецкого.
– Боец, а я смотрю, вы эксперт по табаку. Может, потому, что вы, кроме дедушкиного самосада, ничего другого и не курили? А я вам могу сказать, что курил и немецкий табак, и российский, доводилось курить американский и даже сигары. Их премьер-министр Великобритании особенно уважает. – Поморщившись, Рогов добавил: – По мне, так сигары – дрянь редкостная. Хотя табак крепок! Лично я предпочитаю балканский табак, «Герцеговина Флор». Слышали о таком? У него аромат особенно приятен. Герцеговина – это местечко такое в королевстве Югославии. А табак этот сам товарищ Сталин курит. Не станете же вы всех, кто курит этот табак, в шпионы записывать… Вместе с товарищем Сталиным, – с ухмылкой поинтересовался капитан Рогов.
– Ты товарища Сталина не трожь! – подался вперед старшина.
– Отставить! – гаркнул Тимофей. – Нам еще собачиться между собой не хватало! Все, разошлись! Это приказ! Считаю вопрос закрытым. Документы у капитана в порядке, проверил. А что касается «Герцеговины Флор», так его действительно товарищ Сталин предпочитает.
Красноармейцы расходились неохотно, явно разочарованные результатами следствия. Последним отступил и обожженный старшина.
– Не нравится мне твоя слащавая рожа, капитан, – хмуро обронил он напоследок. – Чувствую, смердячиной от тебя тянет.
– Мне твоя тоже не нравится, старшина. Но не убивать же из-за этого… У нас еще будет с вами возможность поговорить пообстоятельнее, когда мы выйдем к своим.
– Вот только до них сначала добраться нужно, – сквозь зубы процедил тот.
До самого вечера, забравшись в глубину лесной чащи, пережидали проходящие мимо немецкие колонны, двигавшиеся нескончаемым потоком на восток. Иногда, приносимые порывами ветра, были слышны звуки далекой канонады, а значит, фронт отодвинулся дальше километров на сто и двигался он быстрее, чем они шли. Нужно было пройти это расстояние и при этом остаться в живых.
Отряд Романцева был разношерстный: по возрасту, по военной специальности, по месту службы, по жизненному опыту. По характеру тоже были разные: кто замыкался, а кто-то вдруг начинал проявлять характер. Среди бойцов выделялся старшина с обожженным лицом, воевавший еще на Халхин-Голе. Строптивый, дерзкий, не терпевший слов, сказанных поперек. Но к Романцеву относился уважительно. Несколько человек были артиллеристами, прошедшими Финскую войну. Немало было совсем молодых бойцов, призванных перед самой войной.
– Товарищ старший лейтенант, – подошел к Романцеву старшина. – Мы тут с бойцами поговорили… У них такое же мнение, как и у меня. Не верим мы капитану… Есть в нем что-то гнилое. Народ подобрался непростой. Спорить я с ними не стал, но хотел бы предупредить, если с этим Роговым что-то случится… не подумайте, что я.
– Я тебя понял, старшина. Не подумаю.
Кивнув, старшина отошел. Сумерки стремительно сгущались, минут через пятнадцать следовало выдвигаться, да и на дороге было не так шумно – можно было ее пересечь и идти дальше на восток. Бойцы, не дожидаясь команды, затушили небольшой костерок, проверили в который раз оружие, подтянули все ремни, подправили обмундирование, готовясь к длительному переходу.
Капитан Рогов оставался вызывающе бодр, и, похоже, предстоящий переход его совсем не угнетал. Доброжелательно улыбнулся подсевшему рядом Романцеву и предложил табачку:
– Может, закурите, товарищ старший лейтенант? Как-то оно помогает.
– Не время, – отказался Тимофей, – скоро выходим. Будем идти всю ночь.
В глазах Рогова сквозило некоторое ожидание, видно, догадывался, что Романцев подсел к нему не случайно. Но разговор не торопил, терпеливо ждал, когда Тимофей заговорит о главном. В свою очередь, Романцев внимательно присматривался к Роговову: гордец, упрямец и, похоже, ничего не боится. Трудно разгадать, какие именно черти поселились у него в душе. В сравнении с остальными, выглядевшими подавленными от долгого унизительного отступления, капитан смотрелся молодцом, словно сбитые в дорогах ноги не про него. Даже иной раз посвистывал какую-то замысловатую опереточную мелодию, чем невероятно раздражал измотанных бойцов. Складывалось впечатление, будто капитан идет не по захваченной врагами территории, а участвует в боевых учениях. Вот сейчас закончится очередной марш-бросок, и можно будет малость передохнуть, утереть пот со лба и потравить какие-то забавные житейские истории. Вот только нет никаких учений, а есть война, где можно в любую минуту получить пулю в живот или напороться на мину. Нужно топать к своим, несмотря на голод и смертельную усталость, чтобы собраться с силами и гнать врага в обратную сторону.
– Тут вот какое дело… У меня к вам претензий никаких нет, люди бывают разные, и нужно это принять. Но бойцам всего этого не объяснишь. Я не могу за них ручаться и контролировать всецело ситуацию тоже не в силах…
– Кажется, я вас понял, вы хотите, чтобы я ушел, – перебил Рогов. – Иначе меня могут убить.
– Если быть предельно откровенным, то да.
– Нечто подобное я предчувствовал, – кивнул Рогов. – Уж больно взгляды бойцов мне не нравятся. Хорошо… Буду плестись где-нибудь в хвосте, а там просто уйду в лес. Надеюсь, не повторю тех ошибок, что были в вашем отряде. Спасибо за предупреждение!
Еще через полчаса отряд Романцева двинулся на восток. Капитан Рогов пристроился замыкающим. А когда Тимофей оглянулся минут через пятнадцать, то его уже не было. Более он с ним не встречался…
– Что вы можете сказать о Рогове?
– Капитана
