– Извини. – Шелест покачал головой. – Такая грязь, как ты, не имеет никого отношения к социалистической законности. Не судят таких подонков, чести много. Я убью тебя, Назар Иванович, именно так, как ты сам губил невинных людей. Сначала ноги вилами к крыльцу прибью, потом уши отрежу, глаза выколю, язык к чертовой матери вырву. Волосы с кожей срежу с головы, живот распорю. Посмотрим, сколько в тебе дерьма. Причинное место обязательно с мясом удалим. Надеюсь, часа за два управимся, и ты будешь радовать нас своими песнопениями. Олеся Владимировна, принесите, пожалуйста, вилы.
– Не имеешь права, сука! – взвыл Горбацевич.
– Да, ты прав, – сказал Стас, грустно вздохнул и нанес мощный удар кулаком.
Главарь банды повалился как спиленный столб. Челюсть под лопнувшей кожей отчетливо хрустнула.
Майор устал сегодня так, словно вагон с чугунным литьем разгружал. Он сел на землю и уставился на бесчувственного Горбацевича.
На цыпочках подошла Олеся, опустилась рядом. Он обнял ее как-то невзначай. Она нисколько не удивилась, прильнула к нему. Стасу стало так хорошо, как никогда не бывало.
«Зачем докладывать начальству о ее минутном малодушии? – размышлял Шелест. – Не было ничего, правильная женщина, комсомолка, партизанка. А тем, кто в курсе, можно популярно объяснить. Мол, так и задумано было, все шло по моему плану».
– А я решила, что ты и правда хочешь с ним все это сделать, – прошептала Леся.
– Хотел, – сказал он. – Но, увы, социалистическая законность – такая штука, которая применяется даже к подобной мрази. Труба зовет, Леся. Свяжем это чучело и пойдем собирать наших раненых.
– Пойдем. – Она прижалась к нему еще сильнее. – Посмотрим, что в саквояже?
– Не стоит. – Шелест помотал головой. – Нас же не прельщает блеск бандитских сокровищ, верно?
– Нисколько.
– Вот и я так думаю. – Он рассмеялся и поцеловал ее в щеку.
Она задумалась, подставила вторую.
Эпилог
– Мама, а почему дядя уже уходит? – спросила маленькая светловолосая девочка и надула губки.
– Не знаю. – Леся тяжело вздохнула. – Говорит, что страшно занят.
Шелест оглядел опрятную обстановку, чемоданы, пока еще пустые, отрывной календарь на стене, утверждающий, что сегодня 12 сентября 1944 года. Леся прижалась к нему, обняла за шею, долго не хотела выпускать.
– Стас, ты уверен, что мы должны уехать?
– Это не обсуждается, Леся, – строго сказал он. – Если ты хочешь стать моей женой, то научись не спорить, когда я прав. А также во всех других случаях. В Киеве будет безопаснее. Я уже договорился с товарищами. Вам выделят квартиру в доме, уцелевшем на Крещатике. Так мне будет спокойнее, да и вам тоже. Для тебя война окончена.
– Но ты… – Она задрожала.
– Как в песне, Леся. «Дан приказ: ему – на запад, ей – в другую сторону». У меня новое назначение – в штаб Первого Белорусского фронта. Это ненадолго, девочка. Война через пару месяцев закончится, и я приеду к тебе в Киев.
– Господи, смотри не обмани, Стас. – Слезинки опять заблестели в глазах женщины. – Какие два месяца? Я же не дура.
– Я вообще не понимаю, почему ты волнуешься, – деловито сказал он. – Твой поезд через три дня, мой и того позже. Еще целых три ночи будем спать в одной постели.
– Мало! – Женщина шмыгнула носом.
Да, маловато. Он был того же мнения.
У крыльца стоял «газик», рядом с ним дымили двое в офицерской форме. Они выбросили окурки, шутливо отдали честь.
– Равняйсь, смирно! – сказал Гальперин. – Товарищ майор, отдельная инвалидная рота для прохождения почетного марша в вашу честь построена!
Гальперин еще хромал, опирался на тросточку. Настя передвигалась без всяких инвалидных приспособлений, но от резких движений воздерживалась и ступала осторожно, как по минному полю.
– Ладно, командир, садись, – сказал Гальперин. – Работка образовалась на станции у многострадального пакгауза. Детишки пошалили, паровоз чуть не подорвали. Надо проверить, не скрываются ли под маской советских беспризорников изощренные агенты абвера.
Майор контрразведки Смерш сел за руль, завел дребезжащий двигатель.
