Я ничего не понимал.
Он ведь сам сказал, что пушка не заряжена, «пустышка» отвечает своему названию и пуста, дословно: «Пока что ничего… Но если ты мне немного поможешь, мы это исправим».
И тут меня осенило… Сообразил, что имел в виду этот прохиндей. Какой артефакт надо было поместить в «пустышку» и как я мог в этом помочь… Биологический артефакт, мать твою! Его кровь, его гребаную кровь! И я, я все сотворил своими руками!!!
А он знал… Он все всегда знал наперед.
Я метнулся туда-сюда по оранжерее, не понимая, что можно и нужно сделать, как исправить, что натворил…
Подхватил какую-то кастрюльку – паршивая, с отбитой эмалью, она давно была разжалована Наткой из кухонной утвари и использовалась здесь, в оранжерее, в садоводческих работах.
Отбросив все опасения, подскочил к Плащу, бесцеремонно повернул, подсунул кастрюльку под обильно кровоточащую рану…
Делал и сам понимал – все это припарки мертвому, крови моими трудами натекло достаточно, и землю пропитала, и в «пустышку» попала, кто знает, сколько ее там надо, может, достаточно всего капли…
Ты идиот, Питер Пэн. И на бронзовом бюсте твоем надо написать «ИДИОТ» – здоровенными, за километр читаемыми буквами… И по причине своего идиотизма ты угрохал наш мир легко и просто, как бомжа застрелил на помойке. Четырьмя пулями в упор. Идиот, чё…
Но осталась пятая пуля.
Можно пустить ее в себя и отправиться прямиком в загробную жизнь, созданную по совету Шляпника, там мне будет неплохо, я все хорошенько продумал и предусмотрел, создавая…
«Глок» оказался в руке. Как-то сам собой, вроде не доставал его из кармана. «Глок» гипнотизировал: давай, Пэн, мертвые сраму не имут и о том, что умерли, не знают… Не дрейфь, спускай курок!
Но хотелось еще побарахтаться…
Если добить Плаща контрольным выстрелом (хрен с ними со всеми: со звездами Героя, с амнистией, с бронзовым бюстом), продолжится ли процесс без главного участника, пусть и бессознательного? Или…
– Или, – прозвучал вслух ответ на мой мысленный вопрос.
Оказалось, что старый лицедей меня обманул. Вся его кома была гнусным притворством… Хотя, может быть, все совпало случайно, больно уж мутными и неживыми показались мне глаза Плаща, когда он их открыл. И заговорил он не своим, мертвым голосом, я успел услышать только «Или», а потом рявкнул «Глок», и стены и стекла пустой оранжереи откликнулись эхом, заглушив остальное.
Клянусь, стрелял не я…
По крайней мере не принимал сознательное решение о выстреле.
Кажется…
Наверное, рефлекторно дернулся палец, у «Глока» очень мягкий спуск.
Не я… У меня был выбор, я мог попробовать найти другое решение…
Но выстрел прозвучал.
Пуля попала точно в сердце.
Глава 7
Сиди и смотри
Сколько живут люди после того, как девятимиллиметровая пуля вдрабадан разносит им сердце? Точно не скажу, но счет явно идет на минуты…
Плащ умирал несколько часов.
И все это время в нашем шестиэкранном кинотеатре крутилось сумасшедшее кино, причем качество его постепенно ухудшалось вместе с тем, как уходила жизнь из Плаща: изображения медленно, исподволь становились размытыми, белесыми, все менее яркими…
Не хотел я смотреть трансляцию с мест, но не мог от нее оторваться.
* * *Я видел, как умирает Марианна. Ее сжигали заживо. Толпа обожателей мгновенно превратилась в толпу, жаждущую убивать… Случается такое.
Ее сожгли не на аккуратненькой, ровненькой поленнице, сложенной рыбоглазыми педантами. И не на куче старых покрышек, как однажды пытались сжечь меня. Ее даже не привязывали к столбу…
Марианну запихали в автомобиль, обложили вокруг всякой горючей рухлядью, наверняка собранной на скорую руку с окрестностей, и подожгли.
Я не просто видел все – я чувствовал, я воспринимал ощущения Марианны, такое уж здесь кино. Было больно, очень больно… Она наверняка могла убрать, отсечь боль, но не тратила на это время и силы. Она до конца дарила любовь. Пока не взорвался бензобак.
Я не мог на это смотреть. И взгляд отвести от экрана тоже не мог. Когда все закончилось, мне захотелось выйти в примыкавшую к участку рощицу, молодую и реденькую, не заслуживающую называться лесом, выбрать там осинку или березку потолще и удавиться на собственном ремне…
Но я остался. Сидел и смотрел.
* * *Я видел смерти всех одиннадцати…
Они знали, на что шли, и знали, что Великий День станет для них последним, а если вдруг даже удастся его пережить, то дней впереди останется очень мало… И Петр, роботоподобный ублюдок с засратыми мозгами, тоже знал и тоже готов был умереть, но не о нем речь…
Знали, и не стоило бы их жалеть, но… Нет, я не жалел. Я… не знаю… Не понять, что сделано неправильно и отчего все так хреново… Я ненавижу их цель, их поганый новый мир, земное царство Плаща – и презираю их средства…
Но отчего хреново-то так??!
…Светлячка убивали келейно, без пафоса, костра и народных толп. Те же неприятные личности, что совсем недавно безропотно подчинялись его приказам, теперь деловито привязывали правую руку и правую ногу Дэниела к толстенным вертикальным прутьям какой-то металлической ограды.
Едва они отошли – Светлячок начал отчаянно биться, а светился и мерцал, как взбесившаяся новогодняя елка.
Он не пытался освободиться и спастись. Он восстанавливал порядок: нога была прихвачена к своему пруту выше, чем рука… Как только они оказались на одном уровне, Дэниел затих, мерцание умерилось.
Левые его конечности привязали к фаркопу внедорожника – огромного, черного, напоминающего зверя с короткой лоснящейся шерстью. Сытого зверя, убивающего лишь удовольствия ради.
Черная громадина тронулась медленно-медленно.
Первой оторвалась правая рука – вытянулась в струнку, выскочила из сустава, мышцы истончились, лопнули, повисли кровавыми лохмотьями. Алая струя ударила сильно, яростно, как из пожарного гидранта, просто удивительно, сколько крови оказалось в маленьком тщедушном тельце.
Пульсирующее сияние Светлячка стало нестерпимым, грозило сжечь мои глаза, испарить глазные яблоки до самого донышка.
Взгляд по-прежнему мне не подчинялся, глазные мышцы одеревенели, и веки парализованы, даже не зажмуриться. Медленно, по сантиметру, я повернул голову в сторону, словно вращалась она на заржавевшем шарнире.
Смотрел в угол, но все же рванувшаяся с экрана яркая вспышка болезненно ударила по сетчатке.
Вот так он и умирает, Светлячок, – сжигая себя и окружающих в мгновенном выплеске энергии. Тогда, в Хармонте, он умер не до конца – Плащ забрал иссохший полутруп из клиники, выходил, поставил на ноги.
Теперь такой вариант исключен.
Прощай, Светлячок.
* * *Пабло умер быстрее всех (насчет безболезненности не уверен) и не от человеческих рук. Он был из тех учеников, что не нуждались в помощи, чтобы угомонить любую агрессивную толпу, – напротив, к его помощи прибегали другие для защиты, пока был дееспособен Плащ.
В одиночку Пабло не сумел обуздать силы, выпущенные им самим
