— Да.
Пока он говорил, я пытался понять, что я чувствую по отношению к этому человеку. В другое время я испытал бы дикую радость, месть близка, но сейчас ничего подобного не чувствовал. Только сосущая пустота в сердце. Тот только снова открыл рот, как я сказал:
— Нападай.
Он стремительно бросился ко мне и ударил… в пустое место. Затем наступил мой черед. Я наносил удар за ударом с четкостью автомата в массивный корпус и лицо. Сначала он пытался контратаковать, потом ушел в глухую защиту. Но и это ему не помогло, пропустив очередной удар в голову агент "поплыл", широко открыв рот и борясь за каждый вздох. Еще один удар и Грин упал на колени. Секунду-другую смотрел на него сверху вниз. Убить просто так не входило в мои планы. Мне нужно было знать все, что знает он. Схватив его за руку, я с силой ее заломил. Старшего агента прямо крючило от боли, но все же у него хватило силы сказать: — Ты… труп. Просто еще не знаешь этого. Ты не доживешь…
— Слышал. Много раз. И пока еще жив.
— Ты еще не знаешь…
Вместо ответа я рванул вверх его руку. Лицо Грина стало мучнисто-белым, глаза закатились, но я не остановился на этом, ребром ладони сломав руку в локте. Кости прорвали окровавленную плоть и полотно рубашки. Грин дико вскрикнул, потом начал стонать.
— Ты мне ничего не хочешь сказать?
Тот продолжал стонать, не говоря ни слова, тогда я склонился, взял его здоровую руку и положил себе запястьем на правое колено. После чего резко ударил по запястью ребром ладони. Послышался хруст кости. По телу Грина побежали судороги боли. Он уже не стонал, а хрипел.
— Не… могу… больше. Убей.
— Куда ты так торопишься? Я еще только начал.
— Будь… ты… проклят. Скажу…
Теперь я знал кто, но до сих пор не знал почему. Отойдя от лежащего, в кровавой луже, Грина, я подозвал жестом Джона Харда.
— Поеду домой. Хочу побыть один. Когда привезут адвоката, пришлешь за мной человека.
— Будет сделано, командир.
Вернувшись, я первым делом вытащил из бара бутылку виски и стакан, затем сел за стол. Налил полный стакан и выпил, как воду. Затем наполнил снова, после чего бережно достал из кармана "память о Тиме", мешочек, сшитый из оленьей кожи. Осторожно сжал пальцы, в надежде почувствовать тепло мальчика, который столько лет, не снимая, носил его на груди. И тут неожиданно пальцы почувствовали нечто, не соответствующее пустому мешочку. Растянув бечевку, я пошарил рукой внутри, как и ожидал — он был пуст. Тогда я снова помял его пальцами и, наконец, понял. Мешочек оказался сделанным из двух слоев тонкой кожи, а между ними было что-то вложено, вроде куска тонкой ткани. Полоснув ножом по шву, распорол его, затем, схватившись за края, с силой рванул их в разные стороны. На столешницу упал, находящийся внутри кусок белого шелка с текстом, написанным четкими и ровными буквами. Пробежав его глазами, я понял, это то, что приговорило Тима к смерти. По своей сути это было завещанием, написанное мужем своей жене. Найдя на Западе золото, он вернулся в цивилизацию и выкупил у правительства эту землю. Десять тысяч гектаров. Получив официальный документ, он положил его на хранение в одном из банков Нью-Йорка, после чего снова отправился на Запад. Почему он завещал еще при жизни все жене и сыну, и почему эти указания были написаны на шелке и зашиты в мешочек, похоже, навсегда останется для меня тайной. Да я и не стал ломать над этим голову, потому что я теперь знал все. Теперь надо было думать над тем, как всеми этими знаниями распорядиться. Порывшись в столе, я нашел бумагу, в которой было сказано, что наследником Тимоти Мориса является Джек Дилэни. Положил рядом с куском шелка. Некоторое время смотрел на эти два документа. Во мне сейчас боролись два человека. Один считал, что настоящий убийца Тима должен умереть немедленно, второй возражал: этот тип — дорога наверх к богатству и власти, а убить его — когда придет время.
Через день мы с Луизой похоронили Тима и Карла. Кроме нас, больше не было никого, если не считать сопровождения — шестерых вооруженных парней. После церемонии погребения я забрал Луизу к себе домой, предварительно наняв женщину, которая бы ухаживала за ней. Для охраны девочки отрядил четырех парней. Двое в квартире, двое — на улице. Сержант был в курсе, что случилось, но никак не отреагировал на происходящее, тем самым, предоставляя мне полную свободу действий.
Спустя неделю после смерти Тима я стоял у основания широкой лестницы клуба "Корона". Откуда-то сверху доносилась бодрая музыка. Огромный зал украшали цветные флажки и бумажные китайские фонарики. Вокруг меня бурлило и шумело человеческое море. Обычный благотворительный бал в пользу бедных, организованный городским фондом "Щедрая рука" под девизом "Пока рука дающего не оскудеет". На него были приглашены богатые люди города, политики, духовенство, городские власти. Смокинги и меха, жемчуг и золото. Вокруг некоронованных королей Нью-Йорка вились чиновники всех рангов, порученцы, агенты в штатском. Помимо последних вокруг самого клуба стоял кордон из полицейских. Вокруг трех длинных столов с легкими закусками теснилась самая бедная часть этой аудитории — журналисты. Они быстро ели, время от времени, поглядывая на часы. Вот-вот должен был подъехать мэр. После его вступительной речи должен был начаться сбор денег, замаскированный под благотворительную лотерею. Я же здесь находился не ради бедных, а ради того, чтобы увидеть, как отреагирует на письмо один человек. Алан Маршалл. Импозантный и холеный мужчина, с хорошими манерами и холодными глазами, он сейчас стоял в группе из четырех человек, таких же богачей, как и он сам. Наблюдая за ними, одновременно я прислушивался к разговору группки владельцев небольших заводов. Темой была провинность рабочего перед хозяином.
— Кнутом и пряником!
— Кнутом и пряником? Чушь, милейший! Только кнут! Пряник рабочие украдут себе сами! Кнут!
В этот самый момент к Маршаллу подошел человек с прямой спиной и военной выправкой. Полицейский чин, определил я. Отведя того в сторону, полицейский ни слова не говоря, вручил ему небольшой пакет. Мультимиллионер, разорвав конверт, прочитал письмо, затем начал задавать вопросы. Полицейский четко и коротко отвечал, правда, после каждого такого ответа лицо полицейского чина принимало все более виноватое выражение, затем он был отослан барским движением руки, а Алан Маршалл некоторое время смотрел неподвижным взглядом куда-то в пространство. Очнувшись, огляделся по сторонам. Он умел держать себя в руках, выражение лица ничуть не изменилось, только пальцы нервным движением сжали в комок листок
