Осознание самого себя как личность пришло рано утром. Мрак камеры стал только рассеиваться под напором пробившихся сквозь строй толстых металлических прутьев на окнах, еще бледных, не налившихся силой, утренних лучей восходящего солнца.
Приподняв голову, я огляделся по сторонам. Увидев окна с решетками, ровные ряды нар с раскинувшимися на них людьми, услышал их храп и сонное бормотание, я понял, что нахожусь в тюремной камере. Нахлынувшие эмоции, от осознания того, что я сижу в тюрьме, встряхнули меня словно контрастный душ. Но, постепенно упокоившись, я воспринял это как факт, после чего начал пытаться вспоминать, за что я здесь оказался. До нападения грабителей по прибытии в Нью-Йорк я все четко помнил, но потом шли обрывочные воспоминания. Они были словно воспоминаниями другого человека. Особенно это подчеркивалось тем, что не несли с собой ничего, что могло быть связано с человеческими ощущениями, переживаниями или эмоциями. Они были похожи на фотографии сделанные другим человеком, который дал мне их посмотреть, никак их не комментируя. В них был дом у воды. Маленькая девочка Луиза. Хмурый мужчина со щетиной недельной давности, ее отец. И работа, которой я занимался. Рубка дров, кормление свиней, починка крыши. Вдруг в памяти всплыла совсем другая картина, отличная от остальных. Двое мужчин пытают третьего, этого со щетиной, хозяина дома. Они резко поднимают головы и смотрят на меня. Один из них, палач, имел бледное, четко очерченное и решительное лицо. О злобе и насилии говорил его взгляд, полный дикой злобы, а также глубоко залегающие морщины возле рта и глаз. Другой, был маленького роста, с мелкими чертами, глазами пуговками и безгубым ртом. Что произошло потом, я никак не мог вспомнить, как ни старался. Черный провал вплоть до сегодняшнего пробуждения сознания. Я сел. И тут же уловил взгляд человека. Осторожно повернул голову.
— Если ты обратил на меня внимание, значит, ты окончательно проснулся, Джон Непомнящий родства, — прошептал человек с хитрыми и умными глазами.
— Ты кто и почему меня так называешь? — шепотом спросил я его.
Тот сел на кровати, подобрав под себя ноги. Затем потер переносицу пальцем, наверно, он так делал, когда ему требовалось подумать.
— Меня зовут Сэм Морган. Вор. А тебя так прозвали, потому что ты ничего не помнишь и никого не узнаешь.
— За что меня сюда посадили?
— Ты находишься под следствием. Как я слышал, тебя задержали непосредственно на месте преступления. Убийство при отягощающих обстоятельствах. Пока ты был не в себе, тебе не предъявляли никаких обвинений, а теперь за тебя возьмутся по-настоящему. Труп со следами пыток есть, а убийц не могут найти. Поэтому для следователя ты тот человек, на которого можно будет повесить дело. Он обязательно попытается выбить из тебя признание. Так что все теперь зависит от тебя.
— Расскажи, что знаешь о моем деле. Все, что слышал.
Пока тот рассказывал, я перебирал то, что осталось в моей памяти, вставляя куски воспоминаний в рассказ Сэмми, как недостающие детали в пазл, но, к сожалению пустых мест в картинке было намного больше. Тогда я обрисовал ему лица двух бандитов, оставшиеся у меня в памяти. Мортон некоторое время думал, а потом сказал: — Другому я бы ничего не сказал, но ты избавил нас от такой большой кучи дерьма, что… Надеюсь, впоследствии я не пожалею, что рассказал тебе все это. В общем, так, это была одна шайка. Доббсон и эти трое. Сам Доббсон не ходил на дела, так как сильно хромал на правую ногу. Он был наводчиком, а также занимался сбытом краденного. Так я с ним познакомился, — увидев в моих глазах вопрос, он пояснил. — Время от времени сбывал через него кое-какие вещички. Маленький, с глазами — пуговками и безгубым ртом — Том Пристли. Его еще зовут Маисовой Лепешкой. Любит их до безумия. Пустой человечек. Он вроде тени Кокни Уорда, главаря. А вот этому я не хотел бы стать поперек дороги. Ему что палку настругать, что человека — все одно. Третий — Кастет Генри. Говорят, у него не все хорошо с головой, а если еще нюхнет чего-либо, крышу полностью сносит. Еще говорят, что свой кастет он практически никогда не снимает с руки. Даже когда со шлюхами балуется. Вот идиот! Ха-ха!
Неожиданное возвращение ко мне памяти и речи очень обрадовало следователя, который вел дело об убийстве Доббинса. Он даже не стал скрывать, что подозревает меня в сговоре с убийцами и что моя потеря памяти, ни что иное, как хитрая уловка, чтобы запутать следствие. За две с половиной недели я трижды побывал на допросе, где он с превеликим усердием пытался выбить из меня признание. В основе его методики лежали удары дубинкой по спине и ребрам. В четвертый раз было все по-другому. Вместо обычного приветствия, типа "Ты мне все подлец и подонок расскажешь, а иначе я тебя…!" и злого азарта в глазах, сегодня на его лице была кислая и обиженная мина. Я понял, почему у него такой недовольный вид, только когда увидел лежащее на столе постановление о моем освобождении.
— Тебе повезло, висельник! Ты считай, заново родился! Эта девчонка Луиза Доббинс дала показания в твою пользу. Рассказала, что ее отец сам впустил бандитов в дом. Войдя, они накинулись на него и сбили с ног, а когда она бросилась к отцу с криком, один из бандитов ударил ее в лицо. С этого момента она совсем ничего не помнит. Я беседовал с ней дважды. И дважды, она мне рассказывала одно и то же. Про трех бандитов, напавших на ее отца. И при этом категорически отрицала, что ты с ними в сговоре. Но чтобы ты или эта девчонка мне не говорили, я все равно убежден, что ты один из этих убийц! Запомни, я буду следить за тобой! Как только ты допустишь хоть малейшую ошибку, я подведу тебя под виселицу! Клянусь! Все! Если грамотный, читай постановление! Подписывай! А теперь пошел вон отсюда, грязный ублюдок!
ГЛАВА 2
Бригадир даже не понял, когда с виду обычным грузчиком произошла такая странная перемена. Его глаза вдруг стали пустыми и холодными, как у змеи. Даже хуже, ведь от змеи можно убежать, а этот взгляд примораживал к земле, не давая возможности ни вздохнуть, ни пошевелиться. Единственное, что он чувствовал, так это
