Людендорф вспоминал позднее: «Таким образом с 27 августа между озером Мауер и рекой Прегель против 24-х очень сильных пехотных и кавалерийских дивизий Ренненкампфа стояли только две кавалерийские бригады. Озерные позиции были открыты с запада и могли быть обойдены. Кенигсберг мог быть без труда обложен»[173]. Русские войска в этот период по своей численности более чем в 20 раз превосходили немецкие войска, но 1-я армия «даже не сделала попытки облегчить стесненное положение Самсонова»[174]. Ренненкампф предательски бездействовал, помогая Гинденбургу и Людендорфу разгромить 2-ю армию Самсонова и спасти оплот милитаризма Германии — Восточную Пруссию.
Немцы на направлении движения 2-й армии сосредоточили всю свою артиллерию и готовили сильный удар по обоим ее флангам. Уже к исходу 26 августа, как только дивизии 2-й армии вышли из лесисто-болотистой местности, они были атакованы превосходящими силами немцев, а под Усдау 27 августа русские войска были взяты под перекрестный огонь привисленских крепостных батарей со стороны Гильгенбурга и Берлинга и артиллерии 1-го германского корпуса. Ни о какой помощи со стороны 1-й армии не могло быть и речи, помыслы ее командующего были всецело заняты овладением Кенигсберга, о котором много говорили в окружении царя, в Ставке и на фронте, но ничего конкретного для этого так и не было сделано. Управление 2-й армией было потеряно. Типичное донесение 24 августа: «Связи вдоль фронта нет никакой, телефоны между корпусами и конницей не работают. Все ходят совершенно неориентированные»[175]. Но главная беда для армии виделась в расстройстве тыла. Отсутствовали обозы и транспорт, не было хлебопекарен. Уже 23 августа один корпус не получил за весь день ни куска хлеба. А в дальнейшем во многих дивизиях переутомленные солдаты оставались по два-три дня без еды. Не было патронов и артиллерии, которую войска, из-за отсутствия снарядов, оставляли позади себя.
С утра 29 августа три армейских немецких корпуса 8-й армии охватили с трех сторон главные силы 2-й армии и вскоре замкнули кольцо окружения. Спасая положение, Самсонов поспешил на помощь окруженным войскам, сражавшимся без артиллерии и без запасов патронов, и сам он оказался в окружении. Несмотря на проявленную доблесть и мужество многих русских полков на поле боя, давших образцы выполнения своего воинского долга и самопожертвования, из-за неумелого руководства старших начальников, загнавших войска в тупик, они несли большие потери. Генерал Самсонов был честным человеком перед собой и подчиненными, и, не перенеся позора поражения и грозящего ему плена, он застрелился при попытке выйти из окружения. Принявший на себя командование армией генерал Клюев проявил малодушие и отдал приказ о сдаче в плен[176]. Решительные и волевые командиры полков и дивизий отвергли это решение и с боями вывели свои части из окружения. В плен попали командиры XV и XIII корпусов и еще несколько генералов. Из 80 тысяч человек, входивших в эти корпуса и 2-ю пехотную дивизию, которым пришлось пробиваться с боем, вышли 20 тысяч человек. Было убито 6 тысяч человек, 20 тысяч раненых осталось на поле боя. В плен попало около 30 тысяч человек[177]. Армия Самсонова была принесена в жертву, чтобы спасти положение на Западном фронте. Немецкие корпуса, снятые из ударной группировки, шедшей на Париж, не поспели к Танненбергу. Но их не было и в сражении на Марне. Л. Джордж, подводя итоги первого года войны Антантой, спустя много лет справедливо заметил: «…Если бы не было жертв со стороны России в 1914 году, то немецкие войска не только захватили бы Париж, но их гарнизоны по сие время находились бы в Бельгии и Франции»[178].
Расправившись с армией Самсонова, германское командование направило главные силы против 1-й русской армии, командующий которой генерал Ренненкампф преступно бездействовал и ждал только повода, чтобы покинуть Восточную Пруссию. Армия отступала без борьбы, и «искусно задуманное отступление приняло вскоре характер бегства». Таким образом, 1-я армия, «не понеся, в сущности, поражения, но совершенно расстроенная, с большими потерями, спаслась за Неман»[179]. В этот период штаб генерала Ренненкампфа не могли разыскать ни подчиненные, ни вышестоящие штабы[180].
В донесениях к императору великий князь Николай Николаевич вину за провал Восточно-Прусской операции взял на себя, прося царя сменить командующего Северо-Западным фронтом генерала Жилинского, так как он «потерял голову и вообще не способен руководить операциями»[181]. Жилинского спас двор, и военный министр Сухомлинов назначил этого генерала представителем русского командования в Союзном совете в Париже[182], откуда он передавал замыслы Антанты в штаб Ставки и одновременно прусскому окружению царя. Французская контрразведка генералу не доверяла, и в штабе союзников к Жилинскому относились настороженно, без всякого доверия, а осенью 1916года он, по требованию французского командования, был отозван в Россию. Генерал-адъютант Ренненкампф за участие в Восточно-Прусской операции был награжден министром двора Фредериксом орденом, к которому представил его главнокомандующий фронтом генерал Жилинский, чтивший в нем соратника по измене русскому оружию.
После поражения армии Самсонова в русском обществе вновь заговорили об измене генералов немецкого происхождения русскому оружию и требовали привлечения Ренненкампфа к ответственности. Газеты и журналы, схваченные царской цензурой и германскими капиталами за горло, говорили об этом эзоповым языком, не доступным для понимания широкой публики. До царя, отгороженного от общества узким семейным кругом, эти слухи не доходили, и все сводки с фронта ему строго фильтровались обер-гофмаршалом двора графом Бенкендорфом, с приема которого начинался рабочий день императора.
В газетах и журналах того времени ничего не сообщалось о войне в Восточной Пруссии и о действиях там русских армий. Это была запрещенная тема, и тех, кто нарушал этот запрет, ждала тюрьма. Впервые в русской истории от народа срывали не только правду о войне, но даже о ее существовании, хотя ее официально для всей России объявил сам царь Николай II. Но шли дни, прошел август, когда решались важнейшие события на фронтах — царь словно в воду канул — его не было слышно и не было видно. Дворец в Царском Селе для него был тюрьмой, где с ним его окружение обращалось так, как это было им выгодно и необходимо. Вся трагедия Восточно-Прусской операции от царя была совершенно утаена, и он никогда ею и не интересовался. В этой дикой и совершенно бессмысленной и несуразной обстановке, царящей
