Не дожидаясь приглашения, Матвей присел на диван, Баррикада, включив телевизор, опустилась рядом. Около часа они смотрели приуроченные к завтрашнему празднику Правоверные игры — локальную версию Олимпийских игр, помимо прочего включавшую такие виды спорта как лапта, городки, бабки, горелки и царь горы. Осторожно задав пару наводящих вопросов, Матвей понял, что в общемировых Олимпийских играх Священный Союз не участвует с шестидесятых годов — из-за происков продажного олимпийского комитета. Когда спортивная трансляция закончилась, началась программа «Время», почти полностью посвященная подготовке к празднованию Первомая.
Потом Баррикада подала нехитрый ужин — вареную картошку, бутерброды с сыром, шпроты из банки. Вслед за этим они откупорили бутылку молдавского вина, вкус которого напомнил Матвею о школьных походах, а также о первых поцелуях у костра. Оставив опустевший бокал на журнальном столике, он попробовал подкатить к Баррикаде, левой рукой обняв ее за плечи, а правую попытавшись запустить под футболку.
— Послушайте, Матфей, — произнесла девушка, резко отстранившись от него, — я, конечно, все понимаю. Вы известный режиссер, а я простая служащая. Вы, наверно, думаете, что я буду счастлива вступить с вами в связь. И не буду скрывать, вы мне действительно нравитесь. Больше скажу, я допускала мысль о том, что наши отношения из товарищеских перерастут во что-то другое. Но сегодня я уже так не думаю…
Ее слова подействовали на него как холодный душ.
— А что изменилось сегодня? — потухшим голосом спросил Матвей.
— В Ленинских Горках я наблюдала за вами. И мне показалось, что вам ужасно скучно со мной — вы как будто повинность отбывали. Если я вам неинтересна как человек, а только как партнер для соития, тогда какой в этом смысл?
— Баррикада, ты все не так поняла! Дело не в тебе — просто я устал сегодня от всех этих музеев…
— Вы так говорите «все эти музеи», будто не о святых местах речь идет, а о какой-то суете мирской. Что вы за человек, Матфей! Давайте я вас в гостиницу отвезу.
— Спасибо, я сам доеду, — холодно произнес он, поднимаясь с дивана.
И на хера она меня домой пригласила? — думал режиссер, шагая по безлюдной улице. Ни такси, ни других машин на горизонте не было. Потянувшись за звездофоном, он понял, что не знает номер службы такси. Попробовал посмотреть в интернете, но страница не загружалась. Единственным человеком, который мог подсказать ему номер, была Баррикада — не будить же семью брата из-за такой ерунды. Но Баррикаде по понятным причинам он звонить не хотел, так что решил продолжить путь в надежде на то, что выбредет на стоянку такси или на станцию метро.
— Эй, мужик, закурить не найдется? — донеслось сзади.
Резко обернувшись, Матвей увидел двух приближавшихся к нему типов в надвинутых на глаза кепках. Такая встреча на темной улице посреди спального района ничего хорошего не предвещала, поэтому он решил действовать первым. Дождавшись, пока гопники подойдут вплотную, двинул одного из них ногой в пах, а второго — кулаком в рыло, и уже собрался бегом покинуть поле боя, но чей-то тяжеленный кулак обрушился на него подобно кувалде. Третий подошел — понял Мэт, оседая на асфальт.
21. День труда
Матвей пришел в себя, лежа в одних трусах на кафельном полу в залитой светом комнате без мебели и без окон. Первое, что увидел, открыв глаза — до блеска начищенные сапоги прямо у себя перед носом.
— Очухался, наконец, — услышал он.
Голос принадлежал отцу Лаврентию.
— Где я? Что со мной? — Мэт попытался подняться с места, но из-за приступа головокружения попу пришлось подхватить его и усадить обратно на пол.
— В ментовке, — ответил святой отец. — Отпиздили тебя, сын мой. И ты, вроде, тоже кого-то отпиздил. Ну да не важно.
— Что-то припоминаю, — произнес режиссер, потирая лоб.
— Право слово, как дети малые. То один в дерьмо вляпается, то другой. А мне вас вытаскивать, будто других дел среди ночи нет.
— Сейчас ночь?
— Считай, утро — четыре часа уже. С Днем труда, кстати.
Тело ныло, а голова была тяжелой — в ней словно перекатывались чугунные шары. Немного очухавшись и получив свои вещи, Матвей надеялся попасть в гостиницу, но у отца Лаврентия было другое мнение.
— У меня перекантуешься, — ответил он. — Нам вставать через несколько часов — на парад идем.
— Какой еще парад?
— Первомайский, блядь, какой же еще! Тебе брат приглашение выхлопотал.
— А Пашке?
— Только тебе.
— Мне нужно ему позвонить…
— Спит он сейчас, завтра позвонишь. Все нормально будет с твоим пиздюком — Баррикада за ним присмотрит.
Мэт вырубился в машине, а проснулся уже в келье у отца Лаврентия. Сев в кровати, он осмотрелся вокруг — уцепиться взглядом было решительно не за что. Побеленные стены, утопающий в утренней дымке монастырский силуэт за окном, его собственные вещи на стуле в углу. Из соседней комнаты доносились странные звуки — будто кто-то ритмично хлопал мух огромной мухобойкой.
Натянув одежду, режиссер прошел в соседнюю комнату и увидел отца Лаврентия, который с нагим торсом стоя перед образком Святейшего Двуглава, со всей дури хлестал себя по окровавленной спине треххвостой плетью. Висевшие на стене ходики показывали без четверти девять, а на серебряном блюде, стоявшем посреди стола, кокаином была выложена пятиконечная звезда, один из лучей которой уже отсутствовал. Судя по всему, священник, приехав из участка, спать не ложился. Заметив Матвея, он повернулся к нему, но хлестать себя не перестал.
— Что это вы делаете, отец Лаврентий? — вырвалось у Мэта.
— Известно, что — душу от дурных помыслов очищаю! За веру правую! За Союз Священный! За Двуглава Святейшего!
Совершив три жесточайших удара по спине, он отбросил плетку в угол комнаты
