- Вы как всегда пунктуальны, но у меня категорические указания. Я не могу никого допустить в кабинет, пока фюрер не освободится.
Шеф РСХА с деланной небрежностью бросает на мой рабочий стол свою фуражку и, придвинув стул, с комфортом располагается напротив:
- Что ж, подождем. Кстати, не хочешь мне ничего нового рассказать?
Блиииин! Ну вот как!? Как ему это удается??? Неужели он настолько четко просчитывает все мои действия? Этак мне и комплекс неполноценности заработать недолго, а то и чего похуже...
- Полагаете это уместным?
- О да!
Мой визави всем своим видом изображает крайнюю степень самодовольства.
- Вполне уместно. Но только сегодня.
С лица Гейдриха сползает маска превосходства, уступая место его обычной хищной улыбке, а кисть левой руки изображает в воздухе некое вращательное движение, как бы очерчивая всё немалое помещение приемной. Ну что ж, поговорим, если так. Думаю, эта тема тебя заинтересует.
Нелегкие решения
В ночь с 10 на 11 сентября через кошмар ночного боя, при выходе из окружения в городе прошла группа генерала Аграновича. Остатки нескольких стрелковых дивизий и 23-го танкового корпуса, а также отдельных полков и просто групп бойцов, сбившись в плотный кулак в южной части города пошли на прорыв, дабы соединиться с 64-й армией, удерживающей южные пригороды и Купоросное.
Пробиваясь через завалы и вражеский огонь, буквально перешагивая через свои и немецкие трупы, несколько тысяч изможденных бойцов вырвались из пекла уличной битвы.
Формально генерал Агранович нарушил как приказ номер 228, так и прямые запреты командования Сталинградского фронта, что повлекло за собой его отстранение. Решение судьбы генерала зависело от результатов сегодняшнего разговора в Ставке.
Для меня было понятно желание людей вырваться из огненного мешка, из этого многодневного кромешного ада, постоянного воя снарядов, мин, бомб...
Объяснения в докладной Аграновича мне показались убедительны. Лишившись связи с командованием, понеся чувствительные потери и испытывая недостаток боеприпасов, он и еще группа командиров на импровизированном Военном Совете приняла тяжелое решение на прорыв.
Зная, что город не удержать, я признал обоснованность этого решения. Смысла медленно умереть в руинах или красиво погибнуть в "банзай-атаке" не было никакого. А так хоть спасли некоторое количество людей.
Но заседание Ставки получилось необычайно бурным. Такого не было даже при разборе полетов у Воронежа.
Жесткую позицию занял Берия:
- Вы знаете, что Агранович проверялся органами в 38-м и даже подвергся увольнению из армии. А когда его вернули в 40-м, якшался с немцами?
"Что ж его органы тогда и не арестовали, дали человеку год повоевать." - зло подумал я. Судя по характеристике в деле, воевал Агранович неплохо; начав войну полковником и заместителем комдива, дошел до генерала, командовал стрелковыми дивизиями в ходе зимнего контрнаступления Юго-Западного фронта, и временно, во время отступления от Харькова - кавалерийским корпусом. Но промолчал.
- Рации в штабе были выведены из строя по приказу Аграновича...
Тут я не выдержал и перебил:
- Откуда такая информация?
- Показания радистов штаба 23-го танкового корпуса... - Лаврентий Павлович выложил пачку бумаг. Доносы...гм... донесения были отпечатаны на машинках и скреплены блестящими канцелярским скрепками, отличавшиеся от торопливо написанных от руки разрозненных листочков докладной Аграновича, которые я держал в руках.
Неожиданность!
Впрочем, связь всегда выходит из строя, когда войска собираются драпать... закон на войне!
- Ви не верите товарищам из НКВД, - вмешивается хмурый Сталин; как всегда внезапно.
Десять секунд я борюсь с настоящей паникой. Предательская капля пота выступает на лице. Но решаюсь держаться проверенной тактики - говорить честно, без экивоков, глядя прямо в глаза.
- Если бы Агранович был немецким агентом, то просто сдал бы войска фашистам! Или сам бы перебежал к фрицам в такой ситуации. - А он организовал прорыв!
- Нетривиальная задача, между прочим - из разнородных сил, ночью, в разрушенном городе... - добавил я уже про себя.
- Части и соединения вышли к своим, сохранили знамена (этот момент был отмечен в докладной особо) и могут продолжать сражаться. Даже вынесли с собой раненых... - продолжил я адвокатствовать.
Здесь я немного лукавил, просто не говоря всей правды.
Раненых вынесли далеко не всех, тяжелораненых оставили прямо на месте, на милость победителей. А вышедшие из окружения соединения представляли собой лохмотья: в одной дивизии числились 600 человек (сводным полком командовал старший лейтенант!), в другой - 800 человек с двумя орудиями. Танковый корпус оставил все танки, выскочил только штабной бронеавтомобиль и тягач с 37-мм зениткой.
- Если Аграновича надо непременно расстрелять для примера остальным, то давайте по приказу 228 это сделаем, - сказал я, обращаясь уже к Берии... "Вот и нашел контакт с шефом политической разведки, - выругался я про себя, - этот конфликт он точно не забудет!"
Моя позиция резко переломила ход обсуждения, видимо столь эмоциональная реакция начальника Генштаба, уже заслужившего репутацию спокойного и выдержанного человека, подействовала на всех присутствующих.
Даже на Сталина. Он как-то хитро посмотрел в сторону Берии и одобрительно кивал на каждый мой аргумент.
После бурного обсуждения, принято было компромиссное решение. Наказать вышедших старших командиров по военной части (снизить звания и должности), рассмотреть их поведение на партийных собраниях, а НКВД продолжить проверку Аграновича.
Ни нашим, ни вашим.
Выход от Сталина случайно совпал с уходом Берии. А была не была, хуже уже не будет.
- Лаврентий Павлович, есть разговор! - напрямик решил идти я.
Нарком повернулся, и в его заинтересованных глазах сверкнуло что-то похожее на уважение. Или это просто отблеск на пенсне?..
* * *
Нет, не показалось. Огонек азарта лишь на мгновение пробился сквозь непрошибаемую броню высокомерия и цинизма, но этот миг всё же был. А это значит, что я во второй раз за время нашего знакомства сумел по-настоящему зацепить своего сильнейшего союзника. Когда
