Слезы на льду

Петербурга на своей машине всю ночь гнал чемпион Игр в Альбервилле Артур Дмитриев. Случившееся не укладывалось в голове ни у кого.

– Он же никогда ни на что не жаловался, – все повторял и повторял Артур. – Никто из нас никогда не был в столь блестящей форме. Даже в профессиональном спорте, когда вся работа, по сути, сводится к репетициям на льду, Сергей продолжал бегать кроссы, отрабатывать элементы на земле. И всегда с улыбкой, с удовольствием, какой бы тяжелой ни была работа.

– Если бы мы только знали, что первый инфаркт у Сережи был накануне! – сокрушалась Марина Зуева, последний тренер Гордеевой и Гринькова. – Он пришел на каток как ни в чем не бывало. Единственное, что он поначалу слегка приволакивал левую ногу. Думали, что мешает травма спины. До этого Сергей проходил медицинское обследование в Москве, потом – в Америке, перед тем как получить страховой полис. Врачи сказали, что сердце увеличено, но – в пределах нормы. Что немножко повышено содержание холестерола – но тоже ничего угрожающего. Накануне я проходила специальные курсы первой помощи, и вдруг, когда Сережа начал падать на лед, я поняла, что именно об этих симптомах нам рассказывали врачи-кардиологи. Последнее, что помню, как бросилась на лед, крича: «Звоните 911!» Полторы минуты, через которые медицинская бригада была на катке, оказались для Сергея роковыми.

«…Мама, пиши мне длинные-длинные письма, – напоминал Гриньков перед каждым своим отъездом в Америку. – И Наташка пусть пишет». Домой звонил редко: разве что напомнить про письма, если случалась оказия для их передачи. Или устроить допрос старшей сестре Наташе: «Мамка там как? Одевается хорошо? Смотрите, чтобы все у вас в порядке было…» Кому как не ему было заботиться после скоропостижной – от инфаркта – смерти отца о своих женщинах?

«Он излучает вокруг себя доброту, – писала о Гринькове английская журналистка, тридцать лет пишущая о фигурном катании, Сандра Стивенсон. – В этом виде спорта такое практическине встречается: слишком концентрируются спортсмены на своем. Эта светлая аура действовала как магнит на всех, кто хоть однажды разговаривал с Сергеем».

Когда известие о смерти Гринькова пришло в Симсбери, где последний год жили и тренировались фигуристы, с владелицей русского ресторанчика «Бабушка» случилась истерика. У нее Сергей с Катей обедали лишь однажды.

В 1991 году, когда Гриньков с травмой плеча (из-за которой они с Катей и приняли окончательное решение оставить любительский спорт) оказался на операционном столе в отделении спортивной и балетной травмы ЦИТО, в него столь же стремительно влюбился весь медицинский персонал. Палата же от постоянного нашествия посетителей превратилась в проходной двор.

– Когда я впервые увидел его суставы, то понял, что Сергей никогда не щадил себя и всегда тренировался на пределе, – говорил лечащий врач Гринькова хирург Сергей Архипов. – Впрочем, такой же была и Катя. Она лежала в ЦИТО трижды: от сумасшедших нагрузок у нее периодически расслаивались косточки стопы. Но об этом мало кто знал.

«Он был великим артистом и умер как великий артист – на сцене», – сказал о Гринькове Букин.

Гриньков не был артистом. Он просто жил на льду. При всей открытости Сергея никто на самом деле не знал, что творится в его душе. Знала Катя. Нам же оставалось только следить за их диалогом в рамке катка.

…Последней программой Гордеевой и Гринькова, с которой они выступали в Олбани, был «Реквием» Моцарта…

* * *

С тех пор как после смерти Сергея Гринькова Катя начала выступать в соревнованиях фигуристов-профессионалов как одиночница, мы несколько раз разговаривали по телефону. В 1996-м я приехала в американский Олбани, где проходил один из турниров фигуристов-профессионалов, но при встрече, когда я уже потянулась за диктофоном, Гордеева вдруг, как мне показалось, с ужасом и какой-то неприязнью во взгляде скорее выдохнула, чем сказала:

– Не надо, прошу вас, давайте поговорим попозже.

Подойти второй раз с просьбой об интервью я так и не рискнула – просто наблюдала за Гордеевой со стороны. А в конце декабря того же года, в Инсбруке, во время профессионального чемпионата мира, который в порядке исключения было решено провести в два этапа – в Америке и Европе, – снова увидела выражение затравленности в Катиных глазах, когда ее менеджер Дебби Нэш подошла со списком запланированных интервью.

– Наверное, вы должны ненавидеть журналистов, – вполголоса произнесла я. И лед вдруг растаял.

– Я безумно устала, – выдохнула Катя. – Интервью продолжаются без перерыва, по нескольку в день. Вопросы одни и те же… Иногда начинает казаться, что я теряю ощущение реальности, – что-то говорю, не понимая, чего от меня хотят. После того как в Америке вышла моя книга,[2] я страшно жалела о том, что согласилась на предложение Свифта ее написать. Но в тот момент, сразу после смерти Сергея, я была в таком жутком состоянии, что мне необходимо было выговориться.

Свифт почти не задавал вопросов. Он приходил каждый день, включал диктофон, и я говорила часами. А сейчас не могу все это читать. Мне кажется, книга получилась слишком личной, слишком откровенной. Боюсь, что многие просто не поймут такой откровенности. С другой стороны, я встречалась с людьми, которые искренне благодарили меня за то, что я это сделала. В США уже готовится второй тираж – первый был немногим более ста тысяч. Издать книгу хотят японцы – уже заключен контракт. В России… Я бы не хотела, чтобы она вышла в России: боюсь, что перевод будет неточным. К тому же я говорила со Свифтом по-английски, очень простыми фразами, и многое из того, о чем он написал, интересно американцам, но вряд ли будет интересно у нас…

Экземпляр книжки, подаренный мне Катей, я читала всю ночь. А в последней главе – о годе жизни без Сергея – нашла ответы на те вопросы, которые хотела задать, но, наверное, никогда бы не решилась.

…В нашей с Сергеем московской квартире я провела после похорон всего одну ночь. Больше я не могла там оставаться – слишком много воспоминаний связано с этим местом. Думать об этом невыносимо, и это чувство сохранилось до сих пор. Наш с Сережей тренер – Марина Зуева – буквально по минутам расписала мое время, чтобы хоть как-то меня отвлечь. Я ходила в музеи, на выставки, на концерты, плохо соображая, что происходит вокруг. Было ощущение дикой пустоты, которое медленно убивало. Каждое утро я ловила себя на мысли, что хотела бы уснуть и не просыпаться больше никогда. О фигурном катании я не думала. Мама полностью взяла на себя все хлопоты о Даше и как-то сказала, что мне, наверное, стоит забыть о спорте. Во всяком случае, тех денег, что у нас были, вполне хватало лет на десять нормальной жизни.

Меня пытался успокоить и Джей – наш с Сергеем менеджер: мол, финансовая сторона – его проблема. В США уже был создан мемориальный фонд, на который начали поступать деньги. Это само по себе было очень трогательно: мне никогда не приходило в голову, что наша с Дашей судьба окажется настолько небезразлична самым разным людям в Америке. Но жить все равно не хотелось.

Первой этого состояния не выдержала моя мама. В один из дней она довольно резко сказала, что дочери нужна здоровая и сильная мать. Вопреки всему. И я вдруг очень четко поняла, что вернуть меня к жизни может только фигурное катание. Потому что по большому счету всю мою предыдущую жизнь можно было разделить на две части: Сережа и спорт, которым я начала заниматься в четыре года. Потерю и того и другого я бы просто не пережила. Тогда из Москвы я и позвонила в Симсбери Виктору Петренко и попросила прислать мне мои коньки. Он как-то сразу все понял, сказал, что я молодец, и в середине декабря – почти через месяц после Сережиной смерти – я пришла в ЦСКА.

…Я боялась даже думать о том, что когда-нибудь мне придется выступать одной. В то же время я совершенно четко решила, что второго партнера у меня не будет. Предложения были. Но мне казалось, что я физически не смогу ни к кому прикоснуться, позволить взять себя за руку на льду. К тому же я не могла отделаться от мысли, что мои выступления даже в одиночестве будут в какой-то степени предательством по отношению к Сергею. По крайней мере, пока продолжается траур.

Эти мысли были настолько непереносимы, что я инстинктивно пошла в церковь к отцу Николаю, который крестил меня, венчал нас с Сергеем, крестил Дашу, когда она родилась, потом отпевал Сергея… Он выслушал меня и очень просто сказал: «Не бойся быть счастливой в своей будущей жизни. Катайся. А если случится, что ты встретишь близкого тебе человека, приведи его в церковь, и я благословлю ваш союз».

Эти слова меня успокоили, но я, как выяснилось, и понятия не имела, насколько наивными