Однако Брюс владел кое-какими секретами. Петр Афанасьевич и Борис Игнатьевич объяснили магу низшего разряда Александрову, что колдовские способности зависят от двух обстоятельств. Первое – это природный талант. Здесь ничего не попишешь, ты либо Иной, либо нет. Только у Темных есть некое преимущество делать обычных людей себе подобными, но лишь за счет утраты человеческого и превращения в живого мертвеца либо зверя в людском обличье. Второе – обуздание страстей. Нужно переживать сильнейшие чувства, но при том объезжать их как норовистых лошадей. В этом лишь случае растет сила волшебника. Брюс сумел обуздать не только бездонную горечь после смерти жены, но даже свою жажду жить. Он пожертвовал собой, однако именно это и давало ему силу при возвращении из мира теней.
Сию немалую силу он вложил в то, чтобы отодвинуть «ла прессьон».
Леонид увидел в зеркале, как мерцающие красные створки немного отдалились от одинокой фигурки. Но в следующий миг сразу трех противников связали светящиеся нити, и красные воротины снова начали сходиться обратно. Дозорные-отступники создали круг Силы, и даже Мари вошла в него.
А в колбе безликие начали удаляться. Нет, они оставались стоять на месте. Просто самого Брюса отодвигало на другую часть галереи, как под шквальным ветром.
Лаборатория кипела, словно кухня графского дворца перед званым ужином. Александров даже начал опасаться, не взорвется ли какой-нибудь сосуд – кто знает, чем это обернулось бы для Брюса? Сами собой листались страницы манускриптов, будто Яков Вилимович лихорадочно искал способы противодействия.
Но старый маг явно проигрывал. Неужели против него тоже выступил Великий? Или все дело было в слабой теневой природе восставшего? Или французы владели неизвестными секретами?
Леонид без особой надежды оглядел лабораторию – вдруг отыщется способ, каким он сможет если не выручить, так по крайней мере поддержать наставника?
– Приступайте, – раздался голос Правого.
Левый все еще боролся с Брюсом.
Но круг Силы вдруг распался. Якову Вилимовичу это не помогло: магическое давление все так же теснило его. А Правый шагнул к саквояжу на полу и поднял его вместе с друзой. Леонид наблюдал все это через колбу. Рядом клокотала багровая жидкость в тигле, наверное, то была ярость владельца лаборатории.
Мари извлекла из своего ридикюля некий предмет. Леониду было трудно разглядеть его через колбу, да и не очень-то он был настроен разглядывать – в первую очередь Леня был поражен тем, как легко и решительно девушка приняла это противостояние на галерее, как легко и решительно вступила в схватку, зная, кто стоит по ту сторону сумеречной преграды. Ведь не могла же она напрочь забыть о русском дозорном, которому еще вчера столь благосклонно улыбалась? А коли так – в действительности допускала его гибель и готова была принести его в жертву вместе с магом-наставником? А как же «сам погибай, но товарища выручай»? Или товарищем ей Леня был лишь до той поры, пока не отыграл свою неказистую роль? Если о таких оттенках Света она вела речь несколькими минутами ранее, то Александров отказывался понимать и принимать сию палитру.
Правый тем временем поставил саквояж под козлоголовой химерой. Он явно был опытным магом – не делал никаких пассов, ничего лишнего; казалось, он просто застыл на месте. Однако над друзой возникло нечто вроде маленького северного сияния. Затем сияние сфокусировалось в тонкий луч, идущий от самого высокого кристалла. Этот луч заплясал по поверхности химеры, будто сумеречный «солнечный зайчик».
Неожиданно все вспыхнуло ярко-зеленым. Вспыхнуло и погасло.
В лаборатории Сухаревой башни почти все затихло. Перестали кипеть жидкости в тиглях. Прекратили перелистываться страницы манускриптов. Успокоились твари в спиртовых растворах.
А на галерее Нотр-Дам все еще находились четверо. Однако теперь среди них не было девушки. Под химерой, рядом с саквояжем, скорчившись, лежал обнаженный человек. Безликий наклонился над ним. Откуда-то из воздуха появился плащ, который немедленно набросили на лежащего. Тот зашевелился. Безликий приложил руки к его голове, потом надел на шею цепочку – наверняка некий лечебный амулет.
А его товарищ, давивший старого мага «прессом», начал опускать руки.
– Все кончено, – сказал он, явно обращаясь к Брюсу. – Свершилось.
– Не… для… всех… – Слова давались Якову Вилимовичу с трудом, он терял силы.
– Кончено, – повторил противник. – Ваши изумруды больше не нужны.
– Вы заключили ее в камень… – процедил Брюс. – Почти дитя…
Красная жидкость на столе недалеко от ошеломленного Леонида снова закипела.
– Ее выбор, – ответил безликий. – Жертва в обмен на жертву.
Бывший узник каменного истукана заворочался под плащом, пытаясь встать.
Первый из сообщников протянул ему руку.
Бриан не торопился подавать ее в ответ. Он выдавил какие-то слова, их нельзя было разобрать с края террасы, куда оттеснили Брюса. Но смысл их вполне угадывался:
– Кто вы такие?
– Освободители, месье. И провозвестники нового мира, – ответил безликий.
– Что вам угодно? – с трудом произнес Бриан.
– То же, что и вам, – вдруг раздался надтреснутый голос Брюса. – Рушить.
Леонид в башне даже не ожидал, что старый маг, теснимый «прессом», все же вмешается.
Колдовское давление усилилось: то ли противник разозлился, то ли наставник Леонида потерял необходимую сосредоточенность. Но Брюса прижало к парапету потоком чистой Силы Сумрака. Еще немного – и опрокинет вниз!
Тогда, повинуясь наитию, Леонид вдруг сделал то единственное, что следовало сделать. Он подбежал к камину и сунул руку в синее пламя. Нет, он не почувствовал жара – один лишь холод. Но этим холодом его пробрало так, как не пробирало никакими русскими морозами. В глазах на один краткий миг померкло вовсе, затем слегка прояснилось, однако теперь всю обстановку брюсовой лаборатории Леонид видел будто бы сквозь рой мелкой суетливой мошкары. Виски сдавило, к горлу подкатила тошнота, а дыхание сделалось как у старого астматика. Александров с трудом поборол в себе искушение немедля вынуть руку из огня, так плохо ему было. «Нет у меня здесь ни горла, ни груди, ни висков! – убеждал он себя. – Не может ничего болеть! И воздух не требуется! Это все фантомы моего сознания!» Однако попробуй докажи несчастной руке, что ее никто не калечит, когда ощущения такие, словно все предплечье уже обуглилось или промерзло до кости! Ослабев от боли, дрожа всем телом, Леня рухнул на колени. Каминный зев рывком приблизился и тут же отдалился – это измученного дозорного качнуло взад-вперед. Держаться! Во что бы то ни стало – держаться! Ему казалось, что через каминную трубу башня связана с самыми дальними и глубокими закоулками Сумрака, готовыми забрать Брюса навсегда. Чувствуя себя Муцием Сцеволой, стиснув зубы, чтобы не закричать в голос, ученик держал руку в синем холодном пламени, теряя душевные силы, но отдаляя финал для учителя.
– Идемте с нами, месье, – тем временем сказал на галерее безликий
