– Ну что, – говорю, – Надийка, пора ножки раздвигать…
Она раздвинула, все так же в потолок глядя. Лег я на нее… И сердце чуть не оборвалось.
Там, где только что было смазливое личико с кудрями по плечам, вдруг объявилась звериная голова, и тычется мне в рожу оскаленная волчья морда, шерсть чувствую щекой, мокрый звериный нос, клычищи в слюне блестят, и все это так натурально и так доподлинно, что сердце в пятки ушло. А ноздри звериным запахом залепило.
Уж и не помню, как меня с постели снесло. Стою, как дурень, со спущенными штанами. Ошарашило меня нешуточно, но я ж не сопляк Дмитро, чтобы с визгом убегать. Белый день вокруг, большущий город, XX век…
Посмотрел на нее – ни капельки звериного, личико прежнее, человеческое, очаровательное. Лежит и в потолок смотрит, даже ножки не свела. В голове у меня путается, но я с этим борюсь, как могу.
– Эй, – говорю я тихо. – Ты что?
Она медленно повернула голову, смотрит на меня враждебно, без малейшего страха. И отвечает:
– А что такое? Велел ноги раздвинуть – я и раздвинула. Что не так?
И снова в потолок уставилась. И такая она сейчас красивая, что какая бы завируха в голове ни творилась, а отступать я не намерен. Взял себя в руки, подошел, склонился над ней, опять грудки потискал, поцеловал. Не отвечает, но губы женские, теплые, приятные. Стал я на нее ложиться…
И снова тычется мне в лицо волчья морда, из пасти тянет вонючим звериным духом, клыки лязгают…
Вскочил я. Застегнул штаны и вышел, не оборачиваясь. Очень уж все натурально, и не могу я себя заставить пробовать в третий раз, хоть ты меня озолоти…
Грохнул я дверью, прошел к столу и налил себе от души. Тарас на меня смотрит исподлобья, очень внимательно.
– Что-то быстро ты, друже командир, – говорит он без улыбки.
Выпил я, стукнул по столу пустым стаканчиком и говорю:
– Тарас, с ней и в самом деле чертовщина какая-то творится…
Он и бровью не повел. Встал, сказал спокойно:
– Посмотрим…
И ушел в спальню. Дмитро в уголке примостился, зубами уже не стучит, но вид у него такой, что ясно, сопляк себя потерял надолго. А у меня в голове одно крутится: „Так не бывает…“
Тарас вернулся очень быстро. Сел к столу, вылил в стакан, что в бутылке оставалось, и выцедил, как воду. И сидит мрачный, как туча.
– Что, Тарас, – говорю я тихо. – Волчья голова?
Он кивнул, не поднимая на меня глаз. Расстегнул рубаху на груди и рукой там шарит. Я помню: у него там, на гайтане, кроме нательного креста еще и мешочек какой-то повешен черт знает с чем, и кривулька железная, и еще что-то. Гуцул чертов. И крест у него на шее, и всякие языческие талисманы. Вроде бы и христиане, а какому черту они там у себя молятся, и не поймешь…
– Что же это такое, Тарас? – спросил я растерянно.
– А ничего такого необычного, – говорит он буднично. – Ведьмачка. Всего и дел. Советка она там или кто – тут без разницы… Они везде одинаковые.
– Подожди, – говорю. – Это же Советы. У них безбожие, им такого не полагается…
Он усмехнулся одними губами:
– Интересно бы посмотреть, как ведьмачке объяснят, что ее не полагается… – и смотрит на меня, как на малого несмышленыша. – Эх вы, городские хлопчики… Пожили бы где поглуше, быстро разобрались бы что к чему… Такие вещи, Андрий, ни царским, ни сталинским указом не запретишь… Дернул же черт связаться…
– Подожди, – сказал я. – Можно ж что-нибудь придумать… Пойдем к ней все вместе, голову простыней накроем…
Он поднял на меня тяжелый взгляд:
– Иди один и что угодно пробуй. Меня к ней больше не заманишь…
– Так она ж нам глаза отводит! Наваждение, морок…
– А я спорю? – пожал он плечами. – Кто ж ее знает, отводит или нет. И что она еще может, опять-таки никто не знает.
– Ни черта не пойму, – сказал я в полной растерянности. – Что же она нам там, на улице, чего-то такого не устроила?
– А я откуда знаю? Может, оторопела поначалу, может, еще что… С ними никогда толком неизвестно. Говорят, есть такие люди, что знают про них все, но я с ними не встречался… и горевать от того не стану. Ну, ведьмачка. Они есть. Что, не убедился еще? Андрий… Что это ты?
– Да ничего особенного, – говорю я, теребя застежку у кобуры. – Вывести за забор, хлопнуть в затылок… Командирша, советка, при попытке к бегству… Да и кто спрашивать будет?
Посмотрел он мне в глаза насквозь незнакомым взглядом:
– А вот этого, друже командир, не вздумай… На нее мне наплевать. А вот на себя – нет. Люди говорят разное… Может, ты ее и стукнешь, если она пули отводить не умеет. Вот только потом с тобой очень даже свободно может приключиться такое, что и врагу не пожелаешь. И добро бы с тобой одним… А если со всеми? Нет уж, тут рисковать не стоит…
Меряясь взглядами, мы друг друга поняли без слов: если я все же и попытаюсь, он мне непременно помешает. А как именно и как далеко зайдет, препятствуя, лучше не думать. Для него через труп переступить – что через бревно. А авторитет у него среди командиров, признавая честно, гораздо весомее моего. В конце концов, единственный свидетель – Дмитро, а для Тараса и это не помеха…
Как ни прикидывай, а лучше всего будет побыстрее избавиться от этого, что так непрошено вторглось в мою жизнь. Ладно, это, оказывается, существует. Только обходило бы оно меня десятой дорогой…
Встал я, взял ее сумку, свалил туда без складу и ладу все, что из нее вынимал. Вошел в спальню, слыша, как следом топает Тарас. „Ага, он для надежности хочет меня до самого конца держать под присмотром…“
Лежит она на постели, голая, обворожительная, но там, где следовало бы, у меня уже ничего не колыхнулось. Одного хочется – побыстрее со всем этим покончить. Бросил я сумку на постель и говорю:
– Одевайся и ступай к чертовой матери. Не поняла, что ли? Марш отсюда!
Она посмотрела на меня и не зло, и не сердито – скорее уж равнодушно, устало. Поднялась и стала без малейшего стеснения одеваться при нас, не особенно и торопясь. Меня так и подмывало выхватить парабеллум, но чувствовал я на
