Афоня – мужик хозяйственный, едва огляделся, тут же нашел для взвода небольшой такой двухэтажный особнячок в липовом, как бы его обозвать, то ли лесочке, то ли садике. В общем, лип десятка два, ограда высокая и особнячок. Конечно, понадобился бы этот домик кому-то из начальства, нас бы оттуда мигом турнули – но, видимо, на начальство и так хватило. А больше взвода в домик тот не особенно и впихнешь, так что мы обосновались очень даже культурно.
Лева Гройцман у нас немецкий более-менее знал, быстренько разобрался по фотографиям и документам, что хозяин – инженер.
А впрочем, насчет фотографий – тут и немецкого не надо было знать: разные стройки, мосты там, фабрики и все такое прочее. Будни технической интеллигенции, в общем.
Самого герра инженера мы не застали – только его фрау с дочкой. Куда он девался, аллах его ведает. Фрау клялась и божилась Левке, что муж не на фронте, а где-то в тылу, на каком-то таком секретном объекте, что она и сама ведать не ведает, что там делается, разве что по паре мужниных обмолвок полагает, что речь идет об электротехнике. Очень может быть, и не врала. Мало ли таких объектов, что у нас, что у немцев, что по всему свету…
Очень даже ничего была фрау, сорока еще не стукнуло. И дочке лет шестнадцать. Эта вообще… Волосы золотые, глазищи, фигурка… Наши, конечно, усами зашевелили моментально, но Афоня бровью повел – и у всех, простите, поопускалось.
Первые несколько дней мама с дочкой нас боялись жутко. Сидели у себя в дальней комнатушке, а если случалось выйти по каким-нибудь неизбежным надобностям, сразу видно было, что у них каждая жилочка со страху трясется, как телеграфный провод на сильном ветру.
Потом немного успокоились. Не то чтобы стали с нами держаться запанибрата, но успокоились, не шарахались, дошло до них, что не будут ни насиловать, ни на масле жарить. Даже одеваться стали нормально – а когда мы пришли, они сидели, чуть ли не в дерюгу завернутые, растрепанные, перемазанные чем-то – чтобы, значит, не польстились… Пару раз улыбнулись даже уже без заискивания, а вполне нормально. И честно вам признаюсь, промеж ребят пошли разговоры, что, пожалуй, стоит, не нарушая Афониных строгих указаний, попробовать приударить культурно, чтобы довести дело до доброго согласия. Мало ли было случаев? Кто постарше, целил на маму, народ помоложе – на Эльзу, на дочку. Шестнадцать-то шестнадцать, но все при ней, не заморыш и не тростиночка, можно сказать, созрела.
А тут этот сучий капитан… Фамилия ни к чему – не такая уж редкая, много приличных людей ее носят. Из штаба батальона, имел отношение к разведке. Сука такая…
Вы поймите меня правильно. Никогда не считал и не считаю, что всех штабных нужно чохом записывать в тыловые шкуры и прочие неприглядные элементы. Я кадровый и прекрасно понимаю: без штаба в наши времена воевать невозможно. Как и без кучи тыловых служб. Не в том дело. Дело в том, что за человек.
А человек был полное дерьмо. На передок ухитрялся по месяцу носа не казать, хотя по должности ему как раз полагалось. Зато умел так повернуть, что орденки ему сыпались не раз и не два.
Не знаю всех тонкостей, но иные прохиндеи, из штаба носа не высунув, ухитрялись и при боевых наградах оказаться, и в звании быстренько подрасти.
Если б он просто этим занимался – да черт с ним, не он первый, не он последний, нам с ним детей не крестить, если дребезжать нервами из-за каждой сволочи, которую в жизни встретишь, голова свихнется…
Но этот был гнида. Все обстряпывал тишком, но солдатский телеграф сбоя не дает и работает исправно. Мно-ого мы про него знали. И про то, как двух ребят из разведвзвода загнал в штрафную ни за что ни про что – гордые были ребята, не смолчали однажды, когда он получил тот же орден, что и разведгруппа, которая из глубокого тыла ценного «языка» доставила целехоньким. И про то, как его ординарец – такая же сука – для него шарил по ювелирным лавкам, где попадались, по богатым домам. И про то, как он связисток с санитарками в койку угрозами загоняет. А как вошли в Германию, он взял моду таскать на допросы местных немок – причем исключительно молодых и симпатичных. И прямо в кабинете… Явно чем-то таким угрожал, потому что жаловаться ни одна не пришла. Та еще гнида, короче. На передовой с такими иногда случались… трагические кончины. Но это ж штаб батальона…
Косил он под исконного казака – в кубанке щеголял, коня завел, слухи доходили, любил меж своими ввернуть про своих славных предков-станичников. Только доподлинно было известно, что такой же он казак, как я балерина.
И вот ехал он однажды фон-бароном и высмотрел Эльзу во дворе. Не остановился, ничего – но очень уж блудливо глазом повел. Потом в обратном направлении проехал. И назавтра шагом мимо нашего домика. А потом Шарипов рассказал мне с Афоней, что капитан его подробно расспрашивал: что за гражданское население обитает в доме, не ведут ли себя фрау с фройляйн подозрительно, кто хозяин – не партиец ли гитлеровский, не эсэсовец и тому подобное?
Отправив Шарипова, мы с Афоней переглянулись и поняли друг друга без слов: тут и гадать нечего, дело пахнет очередным вызовом на допрос и всем последующим. Жалко девчонку. Хорошая девчонка. И ведь будет этот брюхатый скот ее у себя в кабинете на диване примащивать, как пить дать…
Но мы-то что можем сделать? А ни хрена. Если уж ему до сих пор все с рук сходило, получается, люди повыше нас то ли сделать ничего не смогли, то ли рукой махнули: на войне и не такие художества иные откалывали… А мы-то куда – младший сержант со старшим сержантом, оба-двое из стрелкового взвода? Сиди и не рыпайся, как та мышь под печкой…
Афоня все же позвал Левку и под секретом сказал:
– Ты вот что… Шепни-ка тишком мамаше с Эльзой: если девку вызовут в штаб к такому-то, пусть моментально валится в постель, как жутко хворая. А
