– Женщина? И к тому же нечипированная? – удивилась Боуда. – Его жена? Она находится за границами города? У нее статус свободной?
– Его жена умерла, – бесстрастно констатировал Уиттам. – Три года назад, рак груди. Похоже, поэтому Уолкотт и отправился на безвозмездную отработку.
– Именно это я и сказал. – Гавар сжал кулаки. – Они использовали Дар.
Боуда была уверена только в одном: в ту ночь в Милмуре Даром воспользовался один человек – Гавар. Он пришел в бешенство, когда охранник принял его за команду прорыва и заблокировал в коридоре следственного изолятора, и устроил взрыв, открывая себе выход. В результате крыло, где содержался Уолкотт, превратилось в руины, а несколько человек получили серьезные ранения. Это, конечно, было излишним, хотя и своевременным напоминанием мятежникам Милмура, какой силе они бросают вызов.
А потом он со своим любимым револьвером пустился за кем-то в погоню: видимо, показалось, что это Уолкотт или его сообщник.
«Гавар Джардин – настоящий герой, – улыбнулась про себя Боуда. – Не герой, а мальчик, играющий в игрушки».
Но Боуда не хотела, чтобы на начальном этапе Гавар выбросил из своего детского манежа все свои игрушки. Как бы то ни было, ближайшие два дня ей придется провести в обществе Джардина-отца и Джардина-сына. Пожалуй, пора перейти на более мягкий тон общения.
– Что с тем человеком, в которого ты стрелял? И что побудило тебя его преследовать: Дар, интуиция или острый слух? – Она одарила Гавара самой нежной улыбкой, но казалось, у него непробиваемый иммунитет к женским чарам. – Твоя интуиция тебе верно подсказала, что арестованного попытаются спасти.
– Я не стрелял в него, – возразил Гавар. – Я в него попал. Я слышал, как он закричал.
Гавар был весьма щепетилен, если дело касалось его меткости. Эта щепетильность появилась у него после того, как распространились слухи о несчастном случае на охоте, когда он застрелил рабыню, мать своей дочери.
– Но на месте ты не нашел ни тела, ни пятен крови?
– Именно так. – Гавар раздраженно покачал головой. – Мы с отцом это уже обсуждали.
Боуда видела, как он бросил взгляд в сторону лорда Уиттама, словно ища у него поддержки. Но поддержки не было. Ее никогда не было. И это было достойно жалости.
– Если Гавар попал в беглеца, тому все равно удалось покинуть Милмур. А если в сообщника, то он должен быть еще в Милмуре. Нужно держать на контроле больницы, – сказала Боуда, обращаясь к своему будущему свекру. – И опросить весь медперсонал. И даже если рана легкая и неизвестный самостоятельно оказал себе помощь, надо обязать администраторов и бригадиров внимательно следить за рабочими. А персонал, обслуживающий жилые блоки, должен сразу докладывать, если обнаружится кровь на простынях или полотенцах.
– Хорошее предложение, – одобрил Уиттам, и Боуда не могла не отметить, что ей это очень приятно.
Не слишком ли самонадеянно ожидать, что лорд Джардин в один прекрасный момент признает, что она в большей степени, чем его сын, подходит для высокой должности? Увы, скорей всего, так. Единственное, что Уиттам Джардин ценил превыше всего, – это благородство крови. По крайней мере, дети Боуды выиграют от его эгоцентричной преданности исключительному превосходству рода Джардинов.
– Итак… – произнес лорд Уиттам, будто подводил итог официального заседания, на котором присутствовал сам канцлер. – Арестованный Уолкотт совершил побег из следственного изолятора при поддержке двух мужчин, возможно обладающих Даром.
Он снисходительно кивнул в сторону своего наследника.
«Неужели, – подумала Боуда, – он не видит обиды и ненависти в глазах сына?»
Гавар был похож на озлобленного цепного пса, который отлично знал длину своей цепи и ждал того момента, когда об этом забудет хозяин.
– Мы полагаем, что один из них убит или ранен, – продолжал Уиттам Джардин. – Мы не знаем, где в данный момент находятся его сообщники. Тем не менее заключенный впоследствии покинул Милмур в минивэне, которым управляла неизвестная женщина без чипа. Все верно?
– Не имею представления, о чем вы здесь ведете беседу, – раздался сонный голос. – Не хотите ли кофе? Мне Анна уже сварила. Я совершила ужасную глупость: прилетела утром и легла спать. В Париже было так весело, и я совершенно измотана.
Это в гостиную вошла Дина. Растрепанная и заспанная; кашемировый халат едва перехвачен поясом, на руках – ее наглый мопс Стинки. Увлеченная разговором, Боуда даже не слышала, как сестра открыла дверь.
Уиттам смерил Бодину убийственным взглядом. Боуда знала, он считал Дину инфантильной избалованной девчонкой – обузой семьи. К сожалению, сестра появилась в самый неподходящий момент и могла вмешаться в их разговор. И Боуде пришлось бы объяснять очередную причуду Диди – обращаться к рабам по имени; так она решила бросить вызов обществу. И ее страсть щедро спускать папочкины деньги, с таким трудом заработанные, на так называемые правозащитные организации, которые, несомненно, все до последнего фунта тратили на статусные офисы и роскошные вечеринки для международных СМИ.
Боуда подошла к сестре и, приобняв, препроводила назад в кухню:
– Мы готовимся к завтрашним дебатам, дорогая. И уже почти закончили. Конечно же, я с удовольствием выпью кофе, прежде чем отправлюсь в Грендельшам.
– Стинки меня разбудил, – глядя на сестру, с волнением в голосе сообщила Дина. – С животиком у него что-то не в порядке. Думаю, не следовало давать ему столько улиток. Я и не подозревала, что они вызовут у него несварение. А может, такую реакцию вызвал чеснок?
Боуда с тревогой глянула на мопса. Стинки сто раз за свою жизнь заслужил имя «Вонючка». Собачонка повернула голову и затуманенными виноватыми глазами посмотрела на Боуду.
– Отпусти его, пусть побегает в гостиной, – предложила она сестре. – Это должно ему помочь.
Боуда взяла у нее из рук мопса, поставила на пол и резко ткнула в живот острым носком туфли. Оставалось надеяться, что Дина этого не заметит. Стинки тявкнул и залетел в гостиную, где ожидали Джардин и его наследник.
Боуда закрыла дверь.
После кофе и прощаний последовала долгая дорога на юг Уэльса в Грендельшам. Первые и третьи дебаты всегда назначались на день осеннего и весеннего равноденствия, вторые неизменно приходились на зимнее солнцестояние – самый короткий день в году. Боуда приурочила свое прибытие к закату.
Машина сделала поворот, и впереди открылись песчаные просторы полуострова Гауэр. На вершине скалы, омытый последними лучами заходящего солнца, стоял Грендельшам. Сейчас он походил на куб чистейшего мерцающего розового света. Сила Дара создала этот полностью стеклянный куб – роскошный и совершенно непрактичный. Это был первый и единственный образец так называемого стиля Третьей революции. За ним закрепилось прозвище «оранжерея»; своим видом он напоминал одну из тех претенциозных арт-инсталляций, которые наводняли галереи Саут-банка и которые Дина любила спонсировать. Но Грендельшам поражал своей грандиозностью.
У Боуды перехватило дыхание, она не могла оторвать от него глаз. Никогда нельзя было угадать,
