– Месторождение асфальта, – тихо заговорила Мириам, – вернее, затвердевшей смолы здесь. Смола залегает ровными слоями в твердых железистых песчаниках, по всей вероятности отложенных ветром, – нечто вроде древних дюн. Когда мы взорвали источник, здесь обвалились скалы и открыли свежий пласт ископаемой смолы. Его гладкая поверхность еще не повреждена выветриванием и блестит как зеркало.
– Когда, по вашему мнению, отлагались смола и песчаник? – быстро спросил палеонтолог.
– Примерно одновременно с костями динозавров, – ответила Мириам.
– Все эти отложения накоплялись тут, в долинах этих древних гор, и остались почти неприкосновенными.
Никитин одобрительно кивнул головой и уселся на крупный хрустящий песок. Девушка устроилась напротив в своей любимой позе, поджав под себя ноги.
В закрытой со всех сторон долине почему-то было не очень жарко. Удивительная тишина стояла вокруг. Едва слышно, точно далекие хрустальные колокольчики, звенели сухие травы, росшие на дне этого естественного горного зала. Никитин впервые в жизни услышал их шелестящий печальный зов и удивленно посмотрел на Мириам. Девушка наклонила голову и приложила палец к губам. Вскоре в этот слабый, точно призрачный, звон вплелись такие же безмерно далекие, редкие аккорды низкого тона – голоса кустарников, окаймлявших подножие кольца скал. Под эту едва различимую музыку молчаливой пустыни Никитин погрузился в глубокую задумчивость.
Травы звенели и звали заглянуть в глубину природы, говорили о том скрытом, что обычно проходит мимо нашего сознания, притупленного укоренившимися привычками и лишь в редкие минуты жизни раскрывающегося с настоящей остротой.
Никитин думал о том, что природа безмерно богаче всех наших представлений о ней, но познание ее никогда не дается даром. В тесном общении, в постоянной борьбе с природой человек подходит вплотную к ее скрытым тайнам. Но и тогда нужно, чтобы душа была ясной и чистой, подобно тонко настроенному музыкальному инструменту, и она отзовется на звучание природы…
Медленно поднял Никитин свой взгляд и увидел устремленные прямо на него глаза Мириам. Палеонтолог неловко поднялся на ноги и голосом, показавшимся ему самому грубым, погасил нежные зовы трав:
– Пора идти, Мириам!
Девушка безмолвно встала.
Уходя, Никитин с удовольствием оглядел полную покоя долинку.
– Что же вы раньше не говорили об этом хорошем месте? – укорил он девушку.
– Вы были поглощены своей работой, – тихо ответила Мириам.
– Я перенесу лагерь к подножию каменных башен завтра же, – решил Никитин. – Кстати, главные раскопки теперь будут совсем рядом.
Уверенным, щегольским ударом Мартын Мартынович вогнал последний гвоздь в длинный ящик.
– Конец, Сергей Павлович! – весело воскликнул латыш и вытер потное лицо.
– Конец! – откликнулся Никитин. – Завтра отдых и сборы, вечером – в путь, домой! Больше задерживаться нам нельзя.
– Сергей Павлович, – просительно вмешалась Маруся, – вы давно уже обещали рассказать про этих… – девушка показала на лежавшие повсюду ящики, – зверей, да все некогда было. Что бы сегодня? Еще три часа только.
– Хорошо. После обеда пойдем в ту долинку, там побеседуем, – согласился начальник экспедиции.
Все четырнадцать человек сотрудников внимательно слушали своего начальника. Никитин говорил хорошо, с подъемом. Он рассказал, как еще в древние эпохи развития наземной жизни медленно, в миллионах поколений, совершенствовался организм животного, как появлялись подчас причудливые, странные формы четвероногих земноводных и пресмыкающихся. Как в борьбе за существование, в преодолении влияния окружающих условий постепенно отмирали все менее совершенные, менее жизнедеятельные виды; жестокая гребенка естественного отбора прочесывала поток поколений во времени, отметая все слабое и непригодное.
– К началу мезозойской эры[22], около ста пятидесяти миллионов лет назад, на древних материках повсюду расселялись пресмыкающиеся и одновременно от них же возникли наиболее совершенные из всех животных – млекопитающие, развивавшиеся в суровых условиях конца палеозойской эры. Но вскоре сравнительно резкий и сухой климат повсюду сменился влажным и жарким, обильная, пышная растительность покрыла сушу. Эти условия существования были более легкими, более благоприятными, и вот по всей Земле распространились огромные пресмыкающиеся. Они завоевали сушу, море и воздух, достигли небывалой величины и численности.
Гигантские травоядные для защиты от хищников имели чудовищные рога или броню из костяных шипов и щитков. Другие, не защищенные броней, прятались в воде прибрежных морских лагун или озер. Они достигали двадцати пяти метров длины и шестидесяти тонн веса. В воздухе реяли летающие ящеры; из всех летающих животных они имели наибольшее удлинение крыла и, следовательно, были лучшими летунами.
Хищники ходили на задних ногах, опираясь на толстый хвост. Их передние лапы превращались в слабые, почти ненужные придатки. Для нападения служила огромная голова с большими острыми зубами в пасти. Это были чудовищные треножники, до восьми метров высоты, безмозглые боевые машины страшной силы и беспощадной свирепости.
В окружении исполинских ящеров жили древние млекопитающие – маленькие зверьки, похожие на ежа или крысу. Пресмыкающиеся в благоприятных условиях мезозойской эры подавили эту прогрессивную группу животных, и с этой точки зрения мезозой был эпохой мрачной реакции, длившейся около ста миллионов лет и замедлившей прогресс животного мира. Но едва только начали вновь изменяться климатические условия, стала происходить смена растительности, – сразу же плохо пришлось громадным ящерам. Травоядные великаны требовали обильной, легкоусвояемой пищи. Изменение кормовой базы явилось катастрофой для травоядных и одновременно для гигантских хищников. Естественный баланс животного населения резко нарушился. Произошло великое вымирание пресмыкающихся и бурный расцвет млекопитающих, которые стали хозяевами Земли и в конце концов дали мыслящее существо – человека. Представьте себе на миг бесконечную цепь поколений без единой мысли, прошедших за эти сотни миллионов лет, – закончил палеонтолог, – все невообразимое число жертв естественного отбора по слепому пути эволюции…
Ученый умолк. Высоко в уже посиневшем небе раздался клекот орла. Слушатели продолжали тихо сидеть, глядя на палеонтолога.
Никитин задумчиво улыбнулся и снова заговорил:
– Да, величие моей науки – в необъятной перспективе времени. В этом отношении палеонтология сравнима разве только с астрономией. Но у палеонтологии есть одна слабая сторона, очень слабая, мучительная для стремящихся к глубокому познанию: неполнота материала. Только очень малая часть ранее живших животных сохраняется в пластах земной коры, и сохраняется лишь в виде неполных остатков. Возьмем наши раскопки – мы добыли только кости. Правда, по этим костям мы можем восстановить полный внешний облик животных, но только в известных пределах. Хуже всего то, что мы никогда не сможем узнать в подробностях внутреннее строение животного, полностью представить его живым. Тем самым мы никогда не сможем проверить точность наших представлений, установить ошибки. Физические законы незыблемы. Сила человеческого разума и заключается в том, чтобы прямо взглянуть им в лицо, не обольщаясь сказками…
Глубокая тоска зазвучала в голосе Никитина, передаваясь слушателям. Палеонтолог резко встал:
– Ничего. Для вас, не искушенных в науке, остается вольная и могучая фантазия писателей. Не стесненные узостью точных фактов, они ярко и убедительно воскрешают исчезнувший
