– Сомневаюсь. На ней слишком серьезная информация, чтобы говорить о ней кому бы то ни было, тем более такому человеку, как Сергей Копелев.
– Тем не менее, – пренебрежительно хмыкула Милославская, – только я могу назвать по крайней мере трех человек, которые были в курсе. Не слишком-то тщательно ваш шеф заботиться о своей безопасности…
– Мне теперь все равно, – махнул рукой Ваксахер, – уберите собаку и я пойду, у меня срочные дела.
– Боюсь, Михаил Анатольевич, – вздохнула Милославская, – у вас теперь долго не будет срочных дел.
– Что вы этим хотите сказать? – Ваксмахер начал понимать, что просто так ему отсюда не выбраться.
– Что скоро здесь будет милиция, с которой вы теперь будете иметь дело.
– Так вы тоже обманули меня? – возмущенно воскликнул Ваксмахер.
– За свои проделки нужно отвечать.
– О, Боже, – схватился за голову Ваксмахер. – Какие люди все же подлые! Где же благородство, порядочность, доброта, наконец?
– Только не вам говорить о благородстве и порядочности, – высокомерно поморщилась Милославская. – Вы что же, хотели завладеть дискетой, чтобы передать ее своему шефу?
– Конечно, – пытаясь быть как можно более убедительным произнес Ваксмахер.
– Неужели? – недоверчиво улыбнулась Яна. – А почему же вы не сообщили об этом Якову Григорьевичу? Или собирались сделать ему сюрприз, заплатив, кстати, свои деньги? И после этого вы рассуждаете о высоких материях?
Ее риторический вопрос прервала милицейская сирена. Она быстро приближалась, и вскоре за окнами, рядом с красным «мерседесом» Ваксмахера остановился какого-то неопределенного светло-серого цвета УАЗик с надписью «милиция» на боку.
– Игра закончена, Михаил Анатольевич, – Милославская отошла от окна и пошла встречать гостей.
Ваксмахер хоть и был вне себя от ярости, но даже не пошевелился, помня о Джемминых зубах.
Домой Милославская добралась глубокой ночью. До города ее с Джеммой довезли на милицейском УАЗике, а там пришлось долго ловить машину, чтобы добраться до Седьмой линии. Ваксмахер не стал долго отпираться и выложил все начистоту. Его версия о том, что на него покушались, выглядела довольно правдоподобной, так как в сгоревшей машине кроме двух трупов обнаружился и целый арсенал оружия. Дискета, за которой охотились бандиты, оказалась теперь в руках у следственных органов, правда, предъявить что-то Засурскому на основании записанной на ней информации было невозможно: это были сплошь ряды цифр, которые могли быть понятны только ему самому, да еще, может быть, бандитам, которым не нужны были документальные подтверждения того, что Яков Григорьевич не делился с ними своими «левыми» доходами. Для правохранительных органов же эта информация не имела никакого практического интереса.
Приняв ванну, Яна сразу же завалилась спать, оставив все свои размышления на утро. Решив как следует выспаться, она не забыла отключить телефон, чтобы ее ненароком кто-нибудь не разбудил ранним звонком, но такая предосторожность не спасла ее. Она проснулась оттого, что на улице надрывалась Джемма, которая выбралась во двор через специальный лаз, оставленный в двери. Кое-как продрав глаза, Милославская выглянула на улицу и за забором увидела голову Руденко. «Вот принесла тебя нелегкая», – вздохнула Яна, накидывая халат. Было понятно, что Руденко узнал о ночном происшествии и теперь явился к Яне, чтобы получить информацию из первых рук, так сказать.
Яна вышла на крыльцо и окликнула Джемму, которая хоть и знала лейтенанта, но строго блюла покой и безопасность хозяйки.
– Ну ты, мать, даешь! – воскликнул Руденко, как только Яна, отозвав собаку, открыла ему дверь и впустила в дом.
Было непонятно, как лейтенант настроен: дружески или враждебно. Этот возглас несмотря на всю свою звучную силу был нейтральным. По крайней мере Янино ухо зарегистрировало эту нейтральность. Одобрение или порицание, или просто удивление – Яне было по большому счету все равно.
– Кофе будешь? – равнодушно зевнула Яна, чем, кажется подогрела недовольство Руденко – только сейчас, взглянув на него поближе, она поняла, что он не одобряет ее вчерашнего «приключения», о котором, бесспорно, наслышан.
– Буду, – тем не менее буркнул лейтенант, чтобы быстрее, не отвлекаясь больше на житейские мелочи, перейти к цели своего визита. – Ты…
– Пошли на кухню, – не дала ему сходу вылить поток негодования Яна, – знаю-знаю, ты недоволен. Но это, прости, уж так получилось.
– Что получилось? – вскипел Руденко, – я тебе сколько раз говорил: никакой самодеятельности! А ты вон что придумала! Почему не предупредила, не позвонила?!
Яна знала эту песню. Да, Руденко искренне беспокоился за нее, но в этом беспокойстве часто сквозила обида и досада на то, что Яна находилась в гуще событий, тогда как ему, такому бравому парню, достаются информационные крохи.
– Видишь ли, – снисходительно посмотрела на Три Семерки Яна, – самодеятельность для меня – штука неустранимая, я не знаю, что мне явят карты. И если они сообщают мне что-то интересное, касающееся дела, и это что-то требует от меня незамедлительных действий, у меня просто не остается времени чтобы предупредить тебя, Сеня. Тебе сколько сахара? Все время забываю…
– Две, – снова буркнул Руденко, неудовлетворенный Яниным объяснением.
– А ты, – предупредила его Яна, – если хочешь узнать все поподробнее, спрашивай, не стесняйся, но оставь меня в покое со своей безопасностью и контролем.
– Не веришь, значит! – снова встал на дыбы Руденко, – думаешь, завидую? – он сощурил глаза, – думаешь, я ваньку валяю? Да, для меня имеет значение, повысят ли меня в звании или нет – мне ж не платят таких гонораров!
В его голосе кипела обида и он замолчал, осознав, что с головой выдал себя. Яна не смотрела на него, она поставила джезву на огонь и взяла сигареты. Руденко с небывалой предупредительностью и поспешностью, словно хотел таким галантно-подобострастным жестом смыть неприятное впечатление от последней реплики, поднес ей зажигалку.
– У меня ангельское терпение, но и оно порой сходит на нет, – вздохнула Милославская, – врываешься ко мне домой с утра пораньше, начинаешь читать мне проповедь… Мне же в конце концов не пять лет!
– Ладно, замяли, – смущенно потупился Руденко, – рассказывай.
Яна рассказала о своем видении, о «Мадриде», о передаче дискеты Пронину, о том, как наколов Антона, Ваксмахер, завладел дискетой, о своем преследовании Ваксмахера, об инциденте на дороге, о пожаре, о бандитах, о разговоре с Ваксмахером.
– Вот, значит, какой раскладец, – подытожил Руденко, употребив свое любимое выражение. – Что думаешь делать?
Яна молча сняла джезву с огня, разлила по чашкам ароматный дымящийся кофе.
– Хочу поболтать с Антоном, с его папашей. У меня к тебе маленькая просьба, ты не мог бы дать мне на время эту дискету?..
Яна выдержала изумленно-сердитый взгляд лейтенанта, которым тот хотел пригвоздить ее к стене.
– Что опять задумала? – подозрительно спросил он.
– Слушай, распорядись, чтобы сделали распечтку с дискеты, – вкрадчиво улыбнулась Яна, – мне даже сама дискета не нужна.
– Зачем тебе? – насупился Руденко.
– Сделай и все, я ведь не Бог весть о чем тебя прошу! – с ноткой раздражения в голосе сказала Яна.
– Эта дискета, между прочим, вещдок, – с апломбом произнес лейтенант. – Я должен знать, что ты задумала, иначе не получишь распечатку!
Твердый голос лейтенанта подействовал на Яну, как того Руденко и хотел.
– Я хочу использовать ее как приманку, – Яна задумчиво курила, – как посул, вернее будет сказать. Предложу Засурскому-старшему для начала, потом Засурскому-младшему.
