Стефан, до сих пор молча цедивший пиво, в кои-то веки оставив мой лирический монолог без единого ехидного комментария, за что ему, конечно, большое человеческое спасибо, укоризненно качает головой. Дескать – что за новости? Откуда вдруг у тебя взялись какие-то непролитые слезы? Не заливай.
Говорю, обернувшись к нему:
– А то сам не знаешь, откуда они взялись. Я у нас, конечно, круглосуточно хлопаю на веселом летнем ветру распахнутой дверью в неведомое. Но и вечно стою, уперевшись лбом в высокую стену, где нет ни единой двери, ни надежды на такую возможность, ни даже теоретического представления о том, что такое дверь – тоже я. Я же не впустую болтаю, когда твержу тебе, что только тоской о невозможном жив человек. Знаю, о чем говорю: я весь – эта тоска.
– Вот же ненасытная прорва на мою голову! – смеется Стефан. – Невозможное ему подавай! Мало тебе? А морда не треснет?
– Не треснет, не беспокойся. Можешь добавить еще, если лишнее завалялось. Но имей в виду, это ничего не изменит. Мне всегда будет мало. Такова уж моя – извини! – человеческая природа. Мне нужны полные рукава козырных тузов, чтобы отбиваться от небытия, а ничего кроме невозможного на роль туза не подходит. Я проверял.
Нёхиси, все это время мирно дремавший на подоконнике, дергает рыжим кошачьим ухом и насмешливо думает: мало, значит, тебе? Ты серьезно? И меня тебе тоже мало?! Ладно, посмотрим. Сейчас.
Ну наконец-то. Положа руку на сердце, я нарочно его дразнил. Знаю по опыту: вывести Нёхиси из равновесия очень непросто, но усилия обычно стоят того.
Не знаю, как он это устраивает, и знать не хочу, некоторым чудесам следует оставаться необъяснимыми, – думаю я, пока сбившая меня с ног, закрутившая, утащившая за собой морская волна с сердитым шипением отступает, и я кое-как поднимаюсь на ноги, отфыркиваюсь, трясу головой, выплевываю изо рта, прости господи, розовую ракушку – ну ничего себе номер. Она-то откуда взялась?!
Ракушка взывает к немедленному отмщению, поэтому я кричу:
– Эй, да ты же мне по колено, чувак!
Говорят, я кого хочешь достану; не зря, наверное, говорят. Вот и Нёхиси, сраженный обычной констатацией очевидного факта, поднимается надо мной – наконец-то такой, как есть, настоящий, туманный, бесконечно огромный, до вставшего на дыбы горизонта и дальше, за пределы его, прекрасный, как гибель юного мира, непостижимым образом похожий одновременно на дикого пса, многоглавого змея и разрезающий небо узкий кривой ятаган.
Хохочет, довольный собой:
– Это кто тут кому по колено, а?
Последнее слово всегда должно оставаться за мной, но черт бы с ним, словом, сейчас, когда я разлетаюсь солеными брызгами во все стороны разом. И это, конечно, царский подарок. Морем я еще никогда в жизни не был, хотя всегда самонадеянно полагал, что при удачном стечении обстоятельств и соответствующем воспитании из меня могла бы выйти очень неплохая волна.
– Ну блин, – говорит Стефан. – Ничего себе представление. Вы что-то совсем берега потеряли. Конец света я вам не заказывал. Его нам сейчас нельзя.
Он стоит посреди моря, грохоча и сотрясая пространство, и одновременно поднимается с табурета, на котором весь вечер сидел – тоже, к сожалению, грохоча. Страшная правда о Стефане: он только притворяется приличным респектабельным человеком, а на самом деле – обычный хулиган. И таки умудряется стукнуть меня по башке своим чертовым бубном – как только дотянулся? Это сколько же метров у него руки вообще?! Рыжий кот, увидев такое дело, вспрыгивает на буфет – уж там-то небось не достанет. Тони беззвучно хохочет, деликатно отвернувшись к окну, за которым сияет какая-то новорожденная бездна. Ничего кроме бездны за окном пока нет, но это дело времени, уж я-то знаю: если набраться терпения и подождать буквально две-три минуты, непременно появится еще что-нибудь.
Чтобы насмешить Тони еще больше, демонстративно потираю условно пострадавшую макушку и укоризненно говорю Стефану:
– Эй, мы так не договаривались! Ты же обещал никогда не заклинать нас прилюдно, в общественных местах!
КараКара пришла в начале первого. С порога сказала:
– Ненавижу опаздывать. Но полночь здесь, извините, вообще ничего не было. Не только кафе, но даже двора. Прекрасная иллюстрация сотворения мира: первозданная тьма и сияющие строительные леса…
– Сияющие леса? Правда, что ли? – восхитился поднявшийся ей навстречу из-за барной стойки Смотритель маяка.
То есть, конечно, не сам Тони Куртейн, а его здешний двойник. Почти точная копия, только совсем другое, непривычное выражение лица. Тони Куртейн даже в юности так ослепительно не улыбался; а уж сейчас-то – нечего говорить.
Кара никогда прежде не видела второго Смотрителя, только теоретически знала, что он где-то есть. И сейчас с невольным ехидством подумала: «Ого. Тони Куртейн, который смотрит на меня с откровенной симпатией, без потаенного желания придушить – вот это, я понимаю, крутой мистический опыт. Даже и не надеялась когда-нибудь его пережить».
А вслух сказала:
– Вот именно. Строительные леса зачем-то засияли и вознеслись. Не то чтобы очень высоко. Навскидку, метра на три-четыре. Но все равно, я считаю, выдающееся достижение. Видимо они исполнились святости; говорят, такое порой случается с теми, кому пришлось претерпеть много мук. В общем, я почувствовала себя лишней на этом внеурочном празднике Вознесения. Пришлось выйти обратно, на Бокшто, погулять и подождать, пока все снова появится. Ну хотя бы дома и деревья. С ними как-то, знаете, веселей… В общем, в следующий раз будьте аккуратнее. Я обычно с пониманием отношусь к чужим причудам, но все-таки это не дело – вот так вместе со всем двором исчезать.
– Дискретность – неотъемлемое, естественное свойство материи, – заметил с буфета рыжий кот. Тут же досадой стукнул себя лапой по лбу: – Ай, ну да, мне же не положено разговаривать! Извините, не повторится. И вообще буду спать.
Высказавшись, кот развернулся мордой к стене, хвостом к собравшимся в комнате. Роскошным пушистым рыжим хвостом. Каре очень хотелось за него дернуть. К счастью, она с детства умела отличать подлинные желания
