«Седьмой» выдохнул, и Элиот подумала, что мятные конфеты действительно необходимы. Запах изо рта шел особенный. В нем смешались похмелье, стресс и утренняя несвежесть.
— Больше ничем не хочешь поделиться? Например, зачем мы на самом деле направляемся в Александрию? Или почему ко мне не возвращаются воспоминания о случившемся на «Титанике»?
— Ты помнишь? — Элиот считала, что Фар употребил достаточно «Бельведера», чтобы забыть свой провал в памяти. Сама она даже не притронулась к спиртному и все равно нуждалась в напоминаниях Веры про то, что забывала.
— Такое трудно забыть. Обычно ты такая сдержанная, и вдруг это выражение… — Фар помедлил, нахмурился, покусывая губы. — У тебя когда-нибудь жизнь проносилась перед глазами?
Элиот глядела на парня, сидевшего напротив в магнитной тележке. Со стекол его очков на нее смотрело собственное отражение — меньше, чем в жизни, почти неузнаваемое в новом парике и с закрашенными бровями, которое словно спрашивало: «Чего ждет Бездна?» Какую правду она могла поведать Фару? Что такое могла сказать, чтобы он поверил? Ничего из того, что одобрил бы агент Аккерман, это уж точно.
— Я думал, это просто выражение, которое поэты высосали из пальца, не сумев придумать чего-нибудь получше, — продолжал Фар. — Но наша работа опасна: пули, пламя, трудности. Когда меня начали задевать регулярно, я понял: в этих словах правда. Когда смотришь в глаза смерти, видишь всю жизнь. Это чувство я только что пережил у Лакса на вилле. И его же, — он указал на Элиот пальцем, — видел на твоем лице прошлой ночью. Когда ты появилась на «Инвиктусе», я решил, что ты, скорее всего, затеваешь какую-то аферу. Но та неудачная посадка, провалы в памяти, твой страх… все это говорит о чем-то большем.
Магнитный экипаж несся дальше. Могильная тьма в окошках сменялась светом тоннельных ламп. Свет, тень, свет, тень, жизнь, смерть. Элиот, пойманная в линзы «авиаторов», мерцала и извивалась.
— Появившись на «Инвиктусе», ты заявила, что хочешь начать сначала, поэтому я подумал, что ты убегаешь от чего-то, — продолжал Фар. — Ты хотела работать с экипажем? Ладно, вот тебе шанс. Убери руки от моего штурвала, скажи открыто, что происходит. Грэм, Прия, Имоджен и я… мы сможем помочь тебе.
Помочь? Проявил ли хоть один объект такое великодушие? Элиот знала: ему стоило труда протянуть оливковую ветвь мира. Жаль, что придется плюнуть на нее.
— Ты прав, кое-что происходит. Это важно и очень, очень сложно. Я не могу посвятить тебя в детали. — Слишком много дыр и провалов в памяти, преследующих ее, и какой бы талантливой ни была эта команда, им не по силам остановить грядущее. — Я не рассказала тебе про свое хранилище, потому что хотела доказать, что могу держать данное слово. Говорила, что доставлю «Рубаи» Лаксу, и доставила. Доверие можно обмануть. А ты теперь знаешь, что я сумею тебя обойти.
— Доверять — не значит бросаться в пропасть вниз головой, — возразил «Седьмой». — Доверие выстраивают.
— Тогда считай, что первый камень положен.
— Нет. — Фар чуть не сорвался на крик. — Доверие — это улица с двусторонним движением, Элиот-Антуанетта. Давать и брать. А ты от Версаля до Вегаса только берешь.
Элиот не смогла больше выносить свой собственный взгляд. Она уставилась в окно.
— Как скоро команда сумеет подготовиться к отбытию в Александрию?
— То есть как это? Ты собираешься держать меня и моих ребят в неведении? Хочешь использовать Лакса, чтобы сделать из нас послушных марионеток?
— Мне нужны сроки, капитан.
В стекле отражалось лицо парня — такое же прозрачное, как у нее. Свет, тень, спокойствие, движение, свет, тень, злость, смирение.
— Зависит от задания. Имоджен любит проводить основательную подготовку, прежде чем отправиться в новую эпоху. Я говорю о гардеробе, необходимом переводческом оборудовании, планировке зданий, о расчете времени с точностью до секунды, о запасном комплекте одежды. Все это может занять от двадцати четырех часов до недели.
— Она хороший историк. Аккуратный. — Возможно, даже слишком. Недели у них нет. Даже двадцать четыре часа слишком много, хотя, когда проявляется Угасание, оценить параметры невозможно. — Она справится за двенадцать часов?
— Если просто высадиться, схватить и улететь? — уточнил «Седьмой». — Вполне. Она будет думать, что не успеет, но у нее получится. Свое место на «Инвиктусе» Имоджен занимает не только из-за семейных уз.
Нет, подумала Элиот. Из-за доверия. Связь крепче кровной, она складывается годами через слезы и пот. «Седьмой» прав. Это чувство (хотя можно ли назвать доверие чувством? Ей казалось, что оно больше похоже на естественную необходимость) надо выстраивать. Но как ни надежны были твои камни, как ни высока стена, всегда может наступить момент, когда придется прыгнуть в пропасть, потому что если доверие может быть устойчивым, то мир — никогда.
Доверие выстраивают. Доверие рушится.
Давать и брать, брать, брать.
Кто сможет ее поймать?
Когда магнитный экипаж замедлил ход под светом ламп, боль свернулась над левым легким Элиот. Они вернулись к причалу, где мерцающей темной массой высился «Инвиктус». Из иллюминатора махал рукой Грэм; повернув голову, он звал Имоджен. Через стекла очков Фар видел свой дом. Он поднял руку и помахал в ответ.
А Элиот, сколько бы ни смотрела, видела в нем только корабль.
25
КЛИКИ И ЗАВИХРЕНИЯ
Судовой журнал «Инвиктуса» — запись 4.
Текущая дата: 22 августа 2371.
Текущее местоположение: Центральный. Сердце мира, древнего и нового.
Объект поиска: одежда. Много одежды.
Цвет волос Имоджен: звездная туманность.
Счет на «Тетрисе» у Грэма: 380 000
Песня, исполняемая на корабельном плей-листе Прии: «Джей Хоу». А. P. Рахман.
Состояние эго Фарвея: Дрейфующее. Болтается, как кораблик-робот, забытый в «Фонтане трех».
Элиот: Не так уж плохо. Статус волшебницы подтвержден Фарвеем. Рисует убийственные брови. Обладает сумкой-невидимкой? Детали подлежат уточнению.
Имоджен дали двенадцать часов на то, чтобы проглотить и усвоить сумму знаний о целой цивилизации. Ничего особенного.
[Распоряжение вызвало маниакальный хохот, перешедший в неудержимое рыдание.]
Свершить подобный подвиг было бы легче, если бы речь шла о сравнительно недавнем веке, история которого изобилует документами. 1990-е с их увлекательными ситкомами и газетами. 2170-е с камерами виртуальной реальности и пиктографическими каналами. Но 48 год до нашей эры мало что имел предложить по части первичных материальных источников. Конечно, Юлий Цезарь собственноручно написал отчет о том, как поджег неприятельский флот в гавани Александрии, но даже этот документ оказался неполным и туманным: дабы потомки не навесили на полководца ответственность за гибель библиотеки, Цезарь ограничился упоминанием объятых пламенем причалов. Неблагодарное занятие —
