Мы пока имеем дело с врачами, которым верим. А они говорят, что для того, чтобы дети, которых вылечили от рака, не умирали от внутрибольничных инфекций, необходимо установить на крыше клиники огромный очистительный аппарат, похожий на космический, который стоит космических же денег. Подразумевалось, что, когда мы будем ставить этот аппарат, потребуется и ремонт внутри отделения. А на ремонт тоже нужны деньги. Деньги должна была просить я. И это – первый мой опыт большого попрошайничества. Сейчас я поднатаскалась: могу и на аукционе улыбаться, и у частных лиц во время задушевных бесед взять да и попросить. Но тогда это был прямо “болевой порог”: просить у незнакомого человека деньги.
ГОРДЕЕВА: Так могла только Галечка.
ХАМАТОВА: Галечка у всех, у кого могла сама, к тому моменту уже попросила. Теперь был мой выход. Но в помощь мне была Галечкина записная книжечка, где в столбик значились имена и к каждому прилагался такой рассказ: “Ой, вот это очень хороший дядечка, он как-то помог Маше, заказал ей частный самолетик. Он очень богатый. И у него есть знакомые, такие же богатые. Сейчас попрошу у него их телефончики, уверена, он не откажет”. И Галечка звонила. И ей, как ни странно, давали прямые телефоны таких людей, имена которых простой смертный не рискнет вслух произносить.
ГОРДЕЕВА: Так друзьями нашего фонда стали Сулейман Керимов, Рубен Варданян и Роман Абрамович, например.
ХАМАТОВА: Сейчас этот список куда больше и всё с этими людьми у нас по-другому. Но тогда, тогда Галя просто дала мне свою обширную записную книжку, и я стала звонить.
ГОРДЕЕВА: Что ты говорила?
ХАМАТОВА: “Здравствуйте, я артистка Чулпан Хаматова, я хотела бы с вами встретиться”. Меня переспрашивали в недоумении: “Зачем?” А я уклончиво отвечала: “По личному вопросу”. И мы назначали встречу, тему которой мои собеседники, скажем так, не до конца себе представляли.
Тут надо заметить, что книжка у Галечки была весьма неоднородной. Там на соседних страницах легко умещались и мастер по ремонту унитазов, и Абрамович. Поэтому и встречи у меня были, мягко говоря, неоднородными. А на какой-то вечер было назначено сразу несколько деловых ужинов. И вот наступает этот день и выясняется, что география наших встреч как раз абсолютно однородна. Это же времена самого начала ресторанного бума в Москве и таких точек, где люди, у которых можно попросить денег, ужинали, куда они вообще заходили, было раз-два и обчелся: “Аист” на Бронной, “Палаццо Дукале” тоже на Бронной, “Пушкин” на Тверском бульваре…
У меня по графику было примерно минут по сорок на каждую встречу в каждом ресторане. Всего встреч было восемь. Или девять. Я уже не помню. Все эти встречи строились примерно так: мы встречаемся у входа, входим в ресторан, садимся, мой визави, как мужчина состоятельный и щедрый, говорит: “Давайте сначала я вас накормлю. Здесь очень вкусно”. Я отвечаю: “Спасибо большое, я не голодна”. Он настаивает: “Ну хотя бы салат”. Я на что-то соглашаюсь, чтобы не обидеть. И, проглатывая листья, грибы, сыр, что-то еще, выбранное моим собеседником, начинаю просить деньги. А он как-то так неопределенно склоняет голову и говорит: “Давайте еще как-нибудь встретимся, поужинаем”, “Вы замечательная актриса, я так рад, что мы познакомились”, “Буду думать, с вами свяжется мой помощник”. И так далее.
ГОРДЕЕВА: И так восемь раз?
ХАМАТОВА: Или девять. Когда я вошла в “Палаццо Дукале” с третьим узнаваемым богатым мужчиной за вечер, портье уже не скрывал своего удивления.
И вот мы в очередной раз входим, садимся, всё идет по прежней безнадежной схеме. Я опять слышу: “Давайте я вас накормлю. Здесь очень вкусно”. Разумеется, ему и в голову не может прийти, что за последние два часа я уже два раза ела в этом ресторане, а до этого еще трижды – в соседних. Отвечаю: “Спасибо большое, я не голодна”. – “Ну хотя бы салат”. А я в соседнем ресторане только что ела именно салат, потому что там тоже было “очень вкусно”… Конечно вкусно, кто бы сомневался! Они же предлагали мне попробовать самое лучшее, что есть в этих прекрасных ресторанах, они же джентльмены… Словом, уже несколько ужинов, каким-то образом в меня поместившихся, распирают меня изнутри. Он опять предлагает: “Давайте хотя бы салат”. И тут, знаешь, все колки мои, которые сдерживали нервную систему, – пум! – лопаются. И я, как у Чехова, слышу внутри себя звук оборванной струны и дальше вижу каким-то внутренним зрением, что я сижу и плачу. И слышу свой голос: “Я есть не хочу, пожалуйста, просто дайте мне денег”. Причем слезы мои капают в пустую тарелку, в которую, слава богу, еще не положили пресловутый салат. Человек напротив меня и изумлен, и ошарашен таким поворотом. И вдруг он, первый из всех сегодняшних собеседников, заинтересованно спрашивает: “Хорошо-хорошо, подождите, а что случилось?
ГОРДЕЕВА: А кто был тот, перед которым ты разревелась?
ХАМАТОВА: Ашот. Ашот Хачатурянц. Замечательный человек, который в итоге оплатил нам и ремонт отделения, и этот космический аппарат на крыше, и потом еще много-много всего оплачивал. Он стал нашим благотворителем и остается им до сих пор. Мы с Ашотом очень подружились, просто по-человечески. Он, знаешь, такое крепкое плечо, рука, за которую можно взяться; тот, на кого можно надеяться.
Глава 11. Гранатомет “Муха”
20 августа 2017 года, Санкт-Петербург. Мы ужинаем: мой муж Николай Солодников, наш любимый друг писатель Людмила Улицкая, режиссер Кирилл Серебренников, его помощница Анна Шалашова, драматург Марюс Ивашкявичюс.
Серебренников в Петербурге снимает фильм “Лето”. Ивашкявичюс и Улицкая приехали на “Диалоги”, наш с Николаем петербуржский проект умных разговоров.
Двумя часами раньше на острове Новая Голландия мы смотрели концерт пианиста и композитора Кирилла Рихтера и его группы. Невероятная, нервная и неровная музыка Рихтера нарастала вместе с северным ветром. Тучи синкопами двигались по небу. В один миг всё достигло апогея: ливануло. Мгновенный, беспросветный, неудержимый питерский дождь. Тут же из толпы зрителей на сцену бросились молодые парни. Они развернули над роялем, виолончелью и скрипкой музыкантов зонты, куртки и дождевики, чтобы исполнители могли закончить концерт. Я тогда еще подумала – это какой-то знак. Но не успела додумать – какой. Концерт закончился. И мы поехали ужинать.
Дождь лил стеной. Приходилось перекрикивать и ресторанную музыку, и шум дождя. Но мы как-то приноровились: строили планы, обсуждали наши “Диалоги”, серебренниковский фильм, будущие совместные проекты. Правда, в разговор то и дело вклинивалось дурацкое “если всё будет хорошо”.
За три месяца до этого ужина, 23 мая 2017-го, у Серебренникова дома и в театре “Гоголь-центр”, которым он руководит, прошли обыски, были арестованы люди. Серебренников остался в статусе свидетеля, ходил на допросы. И продолжал работать.
Год назад, в июне 2016-го, в библиотеку, где прежде шли наши “Диалоги”, тоже пришли с обысками. Дело до сих пор не закрыто, его ведет управление по борьбе с экстремизмом.
И в наши разговоры как будто бы не специально, но неостановимо втекала тема обысков, арестов и довольно мрачного будущего, которого мы не заслужили. Я взрывалась, уговаривая Серебренникова хотя бы на время уехать из страны. Он взрывался ответно: “Почему я должен ехать, если ни в чем не виноват?! Я работаю и делаю, что могу, на благо своей родины. Это преступление? Я никогда ни копейки чужой в карман не положил!” Все кивали. Разговор уходил в сторону: к делам, проектам, фильмам, балетам и операм.
Прощались часа в три ночи. Дождь так и не перестал. Мы с Колей, Улицкой и Марюсом должны были ехать
