Миссис Гоутли иногда видела, как Мейкпис бросает объедки собакам, которые спали на кухне, или позволяет им слизывать с рук подливу.
– Ненормальная дурочка, – пробормотала она, качая головой. – Они сожрут тебя с костями, если им позволишь.
Но подлива уже начала наводить медленные, вкусные чары на собак. Теперь ни одна не рычала на нее по ночам. Мало того, иногда девочка спала в обнимку с ними. Их дыхание и тепло успокаивали ее бессонное сознание. Уродливый маленький песик, вращавший вертел, нежился у нее на руках.
Как и надеялась Мейкпис, дружелюбие собак несколько умерило настороженность медведя. В его голове все животные, будь то люди или звери, делились на «безопасных» и «возможно опасных». Знакомым, безопасным животным позволялось подобраться ближе. Незнакомых, подозрительных созданий нужно отваживать кашлем и угрозами.
«Какой же ты напуганный детеныш», – думала Мейкпис.
Куда больше неприятностей доставляли ей уроки письма. Раз в неделю, поздно вечером, после целого дня работы, Молодой Кроу, ставший тюремщиком на все время жизни Мейкпис в Птичьей комнате, обучал ее и Джеймса. Судя по самодовольной ухмылке, он считал, что его «лечение» помогло исцелить ее так называемое безумие.
Теперь Мейкпис знала, что Фелмоттам служит целая семья Кроу. Другие слуги в своей прямой, практичной манере дали им прозвища, чтобы как-то различать. Отец Молодого Кроу, управитель Гризхейза, был Старым Кроу. Как уже говорил Джеймс, седой мужчина, который привез ее сюда, был Белым Кроу.
Мейкпис пока что научилась писать только букву «М» как свою «метку». Она видела, как люди читают, как их взгляд плавает по строчкам, словно листок, уносимый течением. Но когда смотрела на буквы, то они смотрели на нее, похожие на следы насекомых – кружки и широко расставленные ножки. Ее непривычная рука не могла придать им форму, отчего Мейкпис чувствовала себя глупой. К тому же обычно к концу дня она слишком уставала, чтобы думать связно.
Молодой Кроу был снисходителен и философски относился к неудачам Мейкпис.
– Знаешь, как выглядит новорожденный медведь, который только вышел из чрева матери? – спрашивал он. – Всего лишь бесформенная масса. Матери приходится облизывать его несколько часов, чтобы придать детенышу форму, пока не определятся морда, уши, маленькие лапки – все, что понадобится ему на оставшуюся жизнь.
Мейкпис невольно улыбнулась. Интересно, мать ее медведя тоже придавала ему форму в счастливые времена, пока он не столкнулся с жестокостью? Ей понравилась мысль о том, как малыш обретает глаза и удивленно мигает при виде большого материнского языка.
Молодой Кроу заметил улыбку и выудил откуда-то бестиарии, сборники сказок и историй о животных, чтобы Мейкпис могла прочитать и скопировать слова. Дело пошло быстрее. Мейкпис очень нравилось писать о животных.
«Жаба и паук – смертельные враги и станут драться друг с другом до полного уничтожения, – усвоила она. – Пеликан кормит птенцов кровью своего сердца. Передние лапы барсука длиннее задних, так что по склону он бежит быстрее».
Постепенно Мейкпис лучше изучила повадки медведя. Он не всегда бодрствовал в ее сознании. Большую часть времени спал и словно вообще отсутствовал. Чаще всего он просыпался и метался, не находя себе места, в серые часы раннего утра и сумерек, но предсказать его поведение было невозможно. Иногда он появлялся неожиданно, и его эмоции хмельным потоком вливались в эмоции Мейкпис. Жил он вроде бы в настоящем. Но носил с собой воспоминания, как застарелые шрамы. Время от времени он натыкался на одно из них и, ошеломленный, летел в бездну боли.
Он был любопытным и терпеливым, но его страх мгновенно вспыхивал, превращаясь в ярость. Мейкпис жила, опасаясь этой вспышки. Пока что они оба были в безопасности, но существовала постоянная угроза, что Фелмотты сочтут Мейкпис безумной или, хуже того, поймут, что в ней обитает призрак.
Она привыкала к жизни в Гризхейзе и все же никак не могла успокоиться окончательно. Даже маленькие знаки предпочтения: уроки, лишняя ложка похлебки за обедом – лишали ее равновесия. Напоминали о гусях и лебедях, которых она помогала откармливать для стола, и заставляли гадать, уж не припасен ли и для нее спрятанный до времени нож.
В начале осени в доме поднялась суматоха: в Гризхейз вернулись двое долго отсутствовавших членов семейства Фелмоттов. Первый – сэр Мармадьюк, обладавший большими связями троюродный брат лорда Фелмотта, владелец огромного поместья на валлийских болотах, второй – Саймонд, старший сын и наследник лорда Томаса.
Покойная мать Саймонда исполнила свой долг и, прежде чем умереть от лихорадки, родила восьмерых детей, услужив мужу. Четверо из них выжили. Две взрослые дочери были удачно выданы замуж. Их девятилетнюю сестру препоручили заботам кузена, который обещал выдать ее за сына баронета. Саймонд был единственным выжившим сыном.
Саймонд и сэр Мармадьюк приехали прямо из лондонского королевского двора, так что всему дому не терпелось услышать последние столичные новости. В обмен на несколько кружек пива кучер был рад удовлетворить любопытство публики.
– Граф Страффорд мертв, – сообщил он. – Парламент арестовал его за государственную измену. Теперь его голова насажена на пику и выставлена на Воротах изменников.
Среди собравшихся раздались испуганные возгласы.
– Бедный граф, – пробормотала мистрис Гоутли. – И это после всего, что он сделал, сражаясь за короля. Что за игры ведет парламент?
– Они хотят больше власти для себя, вот и все, – пояснил Молодой Кроу. – Лишают короля друзей и союзников одного за другим. Не все члены парламента прогнили до основания. Но там обосновался маленький ядовитый рой пуритан, который и сеет смуту. Они и есть настоящие изменники, и к тому же больны бешенством и совершенно безумны.
– Все пуритане безумны, – пробормотала рыжая прачка по прозвищу Длинная Элис. – О, я не хотела обидеть тебя, Мейкпис, но это правда.
Мейкпис давно перестала объяснять всем, что она не пуританка. Ее странное благочестивое имя отдаляло девочку от остальных слуг. В какой-то степени она радовалась своей отчужденности. Было опасно слишком близко сходиться с кем-то.
Кроме того, Мейкпис не знала, кто прав и с кем соглашаться. Она слушала жителей Гризхейза, обсуждавших новости, и мозг, казалось, выворачивало наизнанку. В Попларе всем было известно, что короля сбивали с толку порочные советчики и католики-заговорщики и что парламент полон храбрых, честных, проницательных людей, которые хотели всем добра. Все было так очевидно! Так диктовал здравый смысл! Прямо сейчас жители Поплара, возможно, празднуют казнь порочного графа. Слава Господу, лорд, Черный Том-тиран, мертв!
Но здесь, в Гризхейзе, всем было точно так же очевидно, что рвущийся к власти парламент, доведенный до неистовства безумными
