И она – в центре всего этого?! Это про неё этот сказочный герой, мужчина мечты и девичьих грёз, говорит «судьба», «никому не отдам, моя она»?! Про неё? Он красивый, стройный, весь мускулистый, правда весь в шрамах, но он же егерь! Умный, образованный, воспитанный и тактичный. Солдафон. А ещё он – галантный. Настоящий рыцарь. Раздел её, беспомощную, вымыл, в постель уложил. И не покусился на её девичью честь. Потому что сам – честь. Она сама фактически изнасиловала его, боясь упустить, боясь, что он – встанет и уйдёт. И она больше никогда его не увидит. Никогда! «Хоть пять минут, но мой!» – думала она. Потому – провоцировала, видела его глаза. А оказалось, он играл с ней, как кот с мышкой. Пусть! Зато у неё есть чувство, которого не было никогда – каменной стены за спиной. Надёжной опоры, заботы.
Бутерброды? Сей же миг, любимый! Не то что бутерброды! Ноги буду мыть и воду эту пить, как говорила её бабушка. Только теперь она поняла, что значат слова эти. И нет никакой брезгливости! Какая брезгливость! Какой он милый, такой мягкий с ней, такой нежный, будто она – ваза венского хрусталя, а не закалённый кинжал дамасской стали. И это – очень приятно. Она опять захотела его. Ощутить его в себе!
«Мама, он свёл меня с ума!»
– Малыш, время! – стальная рука бережно охватила талию Маши. – Жевнём и едем! Тебе понравится ласточка.
– Кто это – ласточка?
– Ревнуешь? – спросил Миша набитым ртом.
Маша кивнула, но ощущала, что будь даже ласточка женой Миши, она смирится. Лишь бы он хоть иногда был с ней. Был её. Хоть иногда чувствовать себя его женщиной. Теперь Маша поняла, как живут женщины Востока в гаремах.
– Ласточка не «кто», а «что». Это машина. Автомобиль. Закину тебя, куда тебе надо, съезжу по делам. А когда освободишься – заберу. Да, документы вечером захвати. Билеты брать. Батиного самолёта мы теперь не увидим, как своих ушей, так что поездом поедем.
– Куда? Куда поедем поездом?
– Ты меня не слушаешь? Домой. В Гвардейск. С мамой тебя познакомлю. Свадьбу сыграем. Всем городом.
– В Гвардейск? – голос девушки был полон неверия.
– Ага. Надо успеть, пока отпуск не кончился. Куда зашлют, не знаю. Ни минуты без тебя не хочу, – Миша впился в Машу поцелуем, потащил её из квартиры. Маша потерянно улыбалась.
Миша был одет в том же стиле, что и Маша – эти мягкие лёгкие ботинки, прямые штаны с накладными карманами, усиленными медными клёпками, и прошитые усиленными швами, как спецовка, этот тянущийся трикотажный тонкий свитер без ворота и без рукавов, без пуговиц, с бестолковой надписью: «Здесь вам не тут!», и ветровка со множеством карманов, тоже пробитых клёпками, и так же крепко простроченная. На голову Миша ничего не надел.
Лифт ехал где-то наверху. Они не стали ждать – легко бежал ось ведь по лестнице! Маше казалось, что она сейчас взлетит. Как в пьесе Островского.
– Это – машина? – удивилась Маша.
– Нет, малыш! Это трактор. Гусеничный. Машина, конечно! Ничего, скоро все машины мира перейдут на подобный вид кузовов. Садись, – Миша открыл перед ней толстенную дверь.
– Какое сиденье необычное. Как непривычно. Обволакивает. Так и ездить – полулёжа?
– Привыкнешь. На этих лавках, что сейчас, уже не сможешь, – улыбался Миша, запустил двигатель, что заурчал мощно, но тихо.
Потом Миша что-то нажал, что-то подкрутил. Вокруг появилась музыка. Маша закрутила головой. Музыка лилась из круглых решёток в дверях. Миша улыбался, с хитрецой смотря на неё.
– Хорошая музыка, – сказала ему девушка.
– Энио Мариконе. Мне нравится. А ещё больше нравится вот это. «Энигма».
Миша что-то нажал, хрустнуло, щелкнуло, из радиолы выскочила прямоугольная коробочка с зубчатыми отверстиями. Миша вставил в отверстие радиолы другую коробочку. Полилась другая музыка. Очень непривычная, очень насыщенная, но мелодичная. Пели не по-русски. Латынь? Это кто поёт на латыни? Английский. Только несколько слов на латыни.
– Поехали!
Машина тронулась тихо и плавно. Быстро набирая скорость. Миша решил поразить девушку ещё сильнее, закладывал резкие виражи на поворотах, входя в них на чрезмерной скорости, по прямой летал с невероятными, самолётными скоростями – за 100 км/ч. Маша сдерживалась, как могла, чтобы не показать, как ей страшно. Особенно – видеть всё это в больших изогнутых стёклах, так разительно отличающихся от маленьких плоских стёкол других автомобилей. Такая обзорность – так страшно! Вот тогда она и поняла, почему кресло в машине так обволакивало – поддерживало Машу при безумных выкрутасах Миши. Наконец, Маша сдалась:
– Миша, милый, не могу больше, не гони!
– Ой, извини, малыш! Забыл, что к скорости привыкнуть надо.
– А почему ты меня называешь «малыш»? Я не намного тебя ниже ростом! Я самая высокая была в классе! Сто семьдесят пять сантиметров!
– Малыш, – улыбнулся Миша. – Ты всегда будешь для меня – малыш. Девочка моя милая. Но если не нравится, не буду.
– Да нет. Пусть будет. Чувствую себя маленькой только. Но защищённой.
Неожиданно её слова погасили улыбку Миши. Взгляд его стал жёстким, звериным. Потом он посмотрел на неё, взгляд его на секунду смягчился. Но как только он поворачивался к дороге, глаза опять становились холодными. Лицо – каменело. Маша тоже посмотрела.
– Флаги снимают. Траур, – сказала Маша.
– Они – ответят!
– Миша, ты обещал! Я тоже тебя прошу – не лезь. Прошу, пожалуйста. Всё что угодно сделаю! Уволюсь, побегу за тобой, как дурочка, на край света! Всё, что угодно! Только не оставляй меня! Я понимаю, что моя просьба ничто, но я очень прошу!
Миша внимательно посмотрел на неё.
– Два, – резко бросил он, как боевой приказ. Тем же тоном, командным.
– Что? – не поняла Маша.
– Батя мне поставил условие – два сына. Поможешь?
– Хоть десять. От тебя – хоть десять. А на что условились?
– Пока не будет двух наследников, не видать мне дальнейшего, как своих ушей. Пока не будет двух Михалычей – Батю я не увижу.
– А на свадьбе он не будет? – расстроилась Маша.
– Надеюсь, нет. Иначе это будет не свадьба, а Сталинград. Отец патологически не умеет отступать. А что?
– Ты подумал, что я по службе интересуюсь? Нет, любимый. Я не дурочка. Хотела познакомиться с великим и ужасным…
– Гудвином, – перебил её Миша.
– Каким Гудвином? – удивилась Маша.
– Есть такой
