— Как вас зовут?
Женщина представилась, назвала имя, возраст, домашний адрес, все верно, все соответствовало данным паспорта, найденного в кармане.
— Скажите, Светлана, а что вы делали в лесу?
— Я там живу. Уже несколько лет.
— В землянке?
— Почему? В домике, я там домик построила, там рядом у меня банька, курятник недавно срубила, весной кур разведу. В гости приходите.
— Нет там никакого домика, мы в этот лесок иногда ходим праздники отмечать, никто там никакого домика не видел.
— Вот и не видели, потому что пьете. А я не пью, поэтому и построила. И в больницу к вам я не лягу.
— А как же ноги?
— А что ноги? Ноги не мои.
— Понятно, что теперь уже не ваши. Отморозили вы ноги, ампутировать придется.
— Да просто печку было не растопить, и на снегу огонь никак не разгорался, холодно.
— Слушай, ты случайно не пьешь, а?
— Нет, доктор, вообще почти не пью, ну очень редко. Да и денег у меня нет, вот совсем ничего осталось, — достает из кармана несколько монет, показывает, — а мне еще на них всех гостей кормить надо. И самой жить.
— А чего тебе дома не живется, у тебя ведь квартира есть, совсем рядом.
— Я ее брату оставила. Нет, он меня не выгнал, просто им тяжело со мной, ко мне много народа приходит. А у него двое детей, им еще рано такие вещи слушать. Вот я и ушла в лес жить.
— Давай-ка про гостей поподробнее. А кто к тебе приходит?
— Многие приходят. Ну вы понимаете, они сначала мне снятся, как бы во сне. А потом нет, уже не снятся, они потом приходят, и у меня внутри кто-то постоянно есть.
— А что они там делают? Разговаривают?
— Нет, чаще молчат, но они там трахаются. Ну то есть, как бы это сказать, они у меня там внутри сексом занимаются. Иногда так активно, что все из меня наружу вытекает.
Становится интересно, включаю диктофон, порадовать знакомых психиатров. Дальше идет точная расшифровка записи.
— А ты их знаешь?
— Многих знаю, сначала отец с матерью приходили, покойные. Но им же больше негде, это понятно, не на кладбище же. На кладбище любовью заниматься грех. Потом друзья, все знают, у меня всегда свободно, места всем хватит.
— Так они снились тебе или на самом деле приходили?
— Сначала снились, потом на самом деле. Ну я же чувствую, все же наружу из меня выходит. Хотите покажу, как вытекает?
— Нет, не хочу! Получается, что ты просто какое-то вместилище порока? А теперь только честно, ты когда последний раз в дурдоме лечилась?
— Ни разу не лечилась, я что, ненормальная?
— И что, ни разу никогда не была в «Скворечнике»? Вы же по прописке, кажется, должны лечиться там, в третьей психбольнице?
— Нет, была, но я сама туда приходила, одного профессора искала.
— Значит, все-таки была? А на учете в диспансере не состоишь?
— Нет, не состою. Что, вы меня за ненормальную принимаете?
— И водки не пьешь?
— Нет, не пью.
— Слушай, а ты мне не врешь, а? Ты что, будешь утверждать, что с таким бредом ты ни разу не была в «Скворечнике»? Я ведь сейчас проверю. Если тебе в лесу надоело, ночевать негде, так и скажи, мы тебя все равно с отмороженными ногами положим в отделение.
Набираю номер приемного покоя психбольницы, беседую с дежурным врачом. Странно, но такая действительно не попадалась. Какое-то чудо. Чтобы в наши дни, с таким бредом — и ни разу не столкнуться с психиатрией? Невероятно.
— Ладно, говоришь, что все же была в дурдоме? Что за профессор там тебе понадобился?
— Да я туда ночью прилетала. Искала профессора Кандинского…
— Чего?! Слушай, так ты, может, его книг начиталась, про псевдогаллюцинации, а теперь мне телегу задвигаешь?
— Я его не читала, я знаю, он давно умер, но мне говорили, что он хороший доктор. Как раз во всем этом разбирается. Я его на том свете искала.
— Разбирался. Нашла?
— Нет пока, но найду обязательно, теперь я знаю, где он….
Вопрос только в том, что делать с такой красотой. Ни один сумасшедший дом не возьмет безумного человека с отмороженными ногами. Ни одно хирургическое отделение не захочет держать у себя активного шизофреника. Ну до утра полежит в реанимации, а дальше? Ждать, когда отвалятся стопы, когда заживут ноги после ампутации? При отморожении это процесс длительный.
— Слушай, а сейчас в тебе кто-нибудь трахается?
— Сейчас нет, сейчас у меня внутри двое мужчин…
— Педики, что ли?
— Нет, просто сидят, разговаривают, разве сами не чувствуете? Чувствуете запах пота? Он же явно мужской, вот понюхайте, — поднимает одну руку, — тут одним пахнет, а тут — другим.
— Не хочу, не знаю, может, запах и мужской, но судя по нему, потеют сейчас мужики сильно. Ладно, давай анализ крови сделаем.
— Я не дам уколы делать, я знаю, вы своими уколами нормального человека в дурака превратите.
— Да нет, видишь — пустой шприц, мы только кровь из вены возьмем.
— А, берите, вы все равно мне в вену никогда не попадете, попробуйте, рука все равно не моя.
— А чья?
— Ну мужская же рука, разве не видно? Сейчас вы анализ ДНК сделаете, я знаю, он покажет, что рука не моя. Ой! Больно, и что, в вену попали? Странно, значит, все же моя… Интересная мутация. Но если в вену попали, значит не моя.
— А еще вопрос. Ты на что там живешь? Работаешь?
— Нет, не работаю. Там лес, как можно в лесу не прожить? Грибы я на зиму заготовила. Ягоды. Прожить можно.
— Ладно, полежи до утра у меня в реанимации. Согласна? Завтра психиатр придет. Давай пока укол сделаем, поспишь. А то отогреешься. Ноги начнут болеть, пусть они уже не твои.
— А что вы мне назначили?
— Седуксен.
— Зачем? Дайте инструкцию к препарату.
Не жалко, принес инструкцию. Знакомьтесь.
— Не понимаю, для чего он мне? Если у вас тут сейчас двое мужчин в армейской форме, гаечными ключами мне в ногах закручивают гайки, разве это, по-вашему, повод лечить меня седуксеном?
Даже не знаешь, как и возразить. Действительно не повод. Не объяснять же, что никаких мужиков рядом нет. Потеряешь доверие, с таким трудом налаженный контакт.
Пришедший утром новый доктор-психиатр не разобралась в тонкостях душевной организации. Пожимая плечами, сказала, что такого не видела никогда, только читала в книжках. Так и не смогла поверить, как человеку за много лет до сих пор удавалось избегать контактов с ее коллегами. Похоже, решила, что мы ее разыгрываем, подговорив пациентку, и даже показалось, что слегка обиделась. Уходя, попросила, если появятся родственники — прислать к ней. Родственники так и не появились. Девушка вместо одной ночи пролежала в реанимации недели две. Каждый день аккуратно по просьбе хирургов писала расписки, что отказывается от ампутации. Писала, что ноги не ее и она не вправе распоряжаться чужой собственностью.
