Игорь угрюмо посмотрел на Свистуху. В его душе нарастало какое-то мрачное сопротивление. Почему старшая пионервожатая стращает его, как ребёнка? Он что, дурачок? Даже если его используют и обманывают, ему не нужна забота Свистухи. Он не будет маршировать под пионерский барабан.
– А вам какое дело? – буркнул Игорь.
Свистуха соскочила с подоконника.
– А я не хочу, чтобы мой лагерь домом терпимости называли, будто это я тут устроила свальный грех! Кого накажут, что Плоткин ушами хлопал? Не Плоткина же! И не тебя – ты осенью уже сапоги натянешь! Накажут меня! Это я под гороно работаю, а не ты! А мне разнос от начальства ни к чему!
Конечно, Свистуха спасала свою шкуру. Ей плевать было и на чувства Саши Плоткина, и на коварство Вероники, и на судьбу Игоря.
– Я сам решу, как мне быть, – угрюмо сказал Игорь.
Свистуха скорчила презрительную гримасу.
– Не дрыгайся, Корзухин, – предупредила она. – Я сама могу тебе всю практику завалить и напишу декану докладную про твою аморалку – вылетишь из вуза как миленький безо всякого горисполкома!
Такое было уже нестерпимо. Конфликт с семейством Саши Плоткина – это одно: Плоткины хотя бы вправе быть в претензии. А лакейская подлость Свистухи – совсем другое. Плоткины, если они люди порядочные, могут и не мстить, а Свистуха побежит впереди паровоза и нагадит с упреждением.
– Не надо меня запугивать, Наталья Борисовна. И на вас управа есть, – со сдержанной злобой произнёс Игорь. – Я вам не крепостной.
Свистуха фыркнула, отвернулась и прошла к своему стулу за столом.
– Короче, не крепостной, – небрежно сказала она. – В любом случае развратное поведение – твой проступок. Я этого терпеть не намерена. Даю тебе последний шанс всё замять для ясности: закругляйся с Несветовой, пока Плоткин ничего не пронюхал. Копылова будет молчать в тряпочку, я позабочусь. А ты держись от Несветовой на пионерском расстоянии. Хватит с тебя, шибко хорошо пригрелся, морда треснет. Свободен, вожатый.
Глава 3
«Морда крокодилия»
Валерка и Гельбич подошли к Дружняку – Дружинному дому. Играла музыка. Из открытых окон доносились грохот мебели и раздражённые голоса: Дружняк сотрясала большая уборка. Кружковцы, преимущественно девочки, пережидая бедствие, толпились перед крыльцом и в скверике.
– Всегда так, блин, – проворчал Гельбич. – Только начнёшь что-нибудь хорошее делать, сразу фигня какая-нибудь случится.
Валерка направился к Альберту – красивому культурному художнику из кружка рисования. Альберт был при параде: в белой рубашке и алом галстуке; он вежливо разговаривал с пацаном в пилотке со звездой. Валерка помнил этого пацана: Павлик, который нарисовал зыконский танк.
– Занятия-то сегодня будут? – спросил Валерка.
– Будут, но чуть попозже, – ответил Альберт. – А ты решил вернуться?
– Не к вам, – отрезал Валерка.
Он повертел головой, разыскивая Анастасийку. Анастасийка сидела на лавочке, положив рядом с собой цветной пакет, и листала песенник. Валерка присел бы рядом, но мешал Гельбич, требующий сопереживания.
– Меня мамка однажды послала в магазин за молоком, а там обед, – рассказывал он. – Я такой думаю: пойду к пацану одному ненадолго, он мне обещал ниппели для велоса, пошёл, а меня машина сбила!
Валерку и Гельбича, конечно, заметила разбойница Жанка Шалаева, которой наскучило болтать со своим тупым и неразлучным Лёликом.
– А-а, Вася! – радостно заулыбалась она Валерке как давнему другу и протянула руку. – Здорово, Вася! Держи пятёру!
– Я не Вася! – сквозь зубы процедил Валерка, не принимая рукопожатия.
– Жанка сказала Вася, значит, будешь Вася! – с угрозой заявила Лёлик.
– Иди ты, Маруся, – буркнул Валерка.
– Ты чё борзеешь, очкастый? – напряглась Лёлик.
– Он не Вася! – встрял Гельбич по долгу дружбы, и Валерка испытал к нему прилив тёплого чувства. – Ты чё, в уши долбишься?
Лёлик даже обомлела от такой непривычной для неё наглости, однако высокий и вихлястый Гельбич явно не был ссыклом из музыкальной школы.
– А ты кто? – с интересом спросила Жанка.
Гельбич осклабился, с удовольствием разглядывая Жанку.
– Я к вам петь записываюсь.
– Ты чё, петь умеешь? – удивилась Жанка. – Спой.
– Чё спеть? – охотно поддался Гельбич.
– «Чунгу-Чангу».
Гельбич откашлялся, набрал воздуха в грудь и вдруг запел необычным, глубоким и сильным голосом:
– Чунга-Чанга, синий небосвод, Чунга-Чанга, лето круглый год!..
Валерка с недоверием поглядел Гельбичу в рот, не понимая, как там умещаются такие способности. Но Жанка упрямо хмыкнула:
– К нам без пароля всё равно не записываются!
– А какой пароль?
Жанка поколебалась, взвешивая своё решение.
– «Канада»! – наконец сурово сказала она.
Валерка удивился: Гельбич и Жанка Шалаева явно понравились друг другу. Жанка уступала, и за Гельбича теперь можно было не беспокоиться. Валерка словно бы невзначай переместился ближе к Анастасийке, а потом опустился рядом на лавочку. Анастасийка не обращала на него внимания.
– Привет, – сказал Валерка. – Какую песню учишь?
– Я все и так наизусть знаю.
– А что готовите к выступлению? – не отставал Валерка. – «Орлят»?
Он помнил, что Анастасийка хотела солировать на «Орлятах», а Жанка хотела, чтобы пели «Чунгу-Чангу», под которую можно танцевать.
– Конечно, «Чунгу-Чангу», – утомлённо сообщила Анастасийка.
Валерка кивнул с сочувствием. Учителя вроде Вероники Генриховны почему-то всегда поддерживают плохих детей вроде Жанки: защищают их перед другими учителями, назначают командирами на «Весёлых стартах» или при сборе металлолома, награждают грамотами за успехи в труде – больше-то не за что. Видимо, если учительница – или вожатая, не важно, – чувствует себя в своём коллективе чужой, то среди детей выделяет таких же чужаков: чаще всего, увы, шпану. А Греховна отличается от других вожаток: носит серьги, не наказывает за всё, не мучит дисциплиной. Горь-Саныч тоже отличается от Сан-Колаича, своего соседа по комнате, или от физрука Руслана. Поэтому, полагал Валерка, Горь-Саныч и полюбил Греховну.
– Вероника не понимает музыкального искусства, – высокомерно сказала Анастасийка. – Ей только деревенским клубом руководить.
Тем временем Гельбич знакомился с Жанкой.
– Ты где живёшь? – допытывалась Жанка.
– На «Стошке», – с гордостью отвечал Гельбич.
«Стошкой» называли посёлок «Сто шестнадцатый километр». Откуда отсчитывался этот километр, никто не ведал. Хулиганы из неблагополучной «Стошки» славились своей храбростью и доблестью.
– Кого знаешь?
– Сику знаю. Бокса. Баллона.
– А Беклю знаешь?
– Мой друган.
Жанка улыбалась. Ответы Гельбича её полностью удовлетворяли, и сам Гельбич был ничего такой – высокий, нормальный. Проверка пройдена.
– Давай галстук, – сдалась Жанка. – Я тебе распишусь.
Если девочка писала что-либо на пионерском галстуке мальчика, это означало глубокую симпатию. Но у Гельбича не было с собой галстука. Он отчаянно закрутился на месте, увидел Альберта и бросился к нему.
– Слышь, дай галстук! – попросил он, хватая Альберта за руку. – У меня есть, только в корпусе! Я тебе вечером свой принесу!
Альберт в замешательстве пытался отцепить от себя пятерню Гельбича.
– Э-э… нет-нет! Я… э-э… я не могу!
– Слово пацана – принесу! – горячо убеждал Гельбич. – Позарез надо!
– Галстук – это же символ!.. – беспомощно сопротивлялся Альберт, встряхивая своей богатой и ухоженной шевелюрой.
– Поглаженный принесу! – напирал Гельбич.
– Прекрати! – рассердился Альберт. – Оставь меня в покое!
Гельбич оглянулся. Жанка коварно ухмылялась, и Лёлик тоже.
И тогда Гельбич грубо заломил Альберту руку, будто милиционер – преступнику.
