В Сосновый они вернулись спустя год. Старуха к тому времени уже умерла, в избушке ее нынче хозяйничала другая ведьма, почти такая же старая, одетая в такие же черные одежды. Только на плече ее вместо филина притаилась болотная гадюка. Куснет такая – и все, нет человека.
– Умерла мама, пограничник, – сказала старуха, не здороваясь, – теперь я вместо нее. Не нашли девочек?
Он ничего не ответил, только головой мотнул, опустился на дубовую лавку, сжал голову в ладонях.
– Держись. – Ведьма села рядом. И гадюка ее сунулась к Степану в лицо – разглядывала, запоминала нового хозяйкиного знакомца.
Он держался. Как умел, так и держался. За себя не боялся, боялся за Дмитрия с Артемием. Раньше, пока искали девочек, пока у парней оставалась хоть какая-то надежда, они тоже бодрились, а как вернулись в Сосновый, так будто сломалось в них что-то. Окончательно сломалось. Снова кинулись искать потаенный дом. Так нынче называли местные исчезнувшее поместье. Искали, но не находили. Да и кто найдет, если даже он, пограничник, больше путей не видит?
– Когда-нибудь увидишь. – Эта ведьма тоже читала мысли, совсем как ее мать. – Или ты увидишь, или потомки твои. Веками держать границу ни у кого не получится. Девочка, я знаю, сильная, но и тот, против кого она стоит, тоже силен. Придет время, истончится морок, в некоторых местах человеку получится пройти через границу. Такой, как ты или как я, пройдет и обратно вернется, а обычный может уже и не вернуться. А если он, – ведьма посмотрела куда-то вдаль, где в черной башне был заточен Вран, – найдет себе нового зверя, силы его начнут расти. Наступит час, когда девочка не сумеет его удержать, и все повторится. Но мы с тобой, пограничник, тех темных времен уже не застанем. У нас нынче своя работа. Я за лесом стану присматривать, ты за людьми и безвременниками. Следи, чтобы к границе не приближался ни живой, ни мертвый.
– Как следить, когда границы я той больше не чую?
– Почуешь. Переступить пока не сможешь, но чуять будешь. Вижу, хочешь о чем-то меня попросить. – Она погладила гадюку по треугольной голове. – Проси. Если в моих силах, помогу.
– Мне не нужно, я сам. – Степан вздохнул. – Ребятам помоги. Тяжело им. Время идет, а легче не становится, словно привороженные они.
– Привороженные, – ведьма кивнула. – Такая уж у них любовь…
– Пусть забудут. – Вот он и сказал то, что мучило, не давало покоя. – Пускай все забудут. Пускай живут обычной жизнью. Довольно с них, и без того настрадались. Сделаешь?
Прежде чем ответить, она долго молчала, а потом кивнула.
– Смогу. Забудут они и женщин своих, и детей. Тебя тоже забудут, пограничник. Забудут и уедут, потому как ничего их души здесь больше держать не будет.
– Пусть уезжают, так даже лучше.
– А сам-то что, пограничник? Хочешь, и твою ношу облегчу?
– Нет. – Он мотнул головой. – Я хочу помнить.
– Значит, так тому и быть. Но тогда уж и о другом не забывай. – Она смотрела на него немигающим, точно змеиным взглядом. – Род твой на тебе оборваться не должен. Через три года женишься. – Желтым ногтем она прочертила бороздку на раскрытой Степановой ладони. – Будущую жену полюбить так, как Оксану свою любил, ты никогда не сможешь. Тут уж я бессильна. Но жить будете в согласии и уважении. А главное, придет время, родит она тебе сына. Вот такая у тебя будет судьба, пограничник…
Обещание свое ведьма сдержала. Уехал из Соснового сначала Артемий, а следом за ним и Дмитрий. Отпустила ли их та боль, что все это время терзала Степана? Он надеялся, что отпустила. Пусть начнется у них другая – счастливая жизнь. Пусть будут в этой жизни и жены, и дети. Пусть все будет.
– Судьбу не обманешь, пограничник. – Ведьма стояла за Степановой спиной. – Мы лишь отсрочили неизбежное. Придет время, судьба опять соберет здесь всех, кого сейчас отпустила.
– А мы их подготовим! – сказал Степан решительно. – Расскажем нашим детям, что их ждет. Научим бороться. Ведь так и будет, да? – Он обернулся, заглянул ведьме в глаза.
– Так и будет, пограничник. Ты только сам не забывай.
Он не забудет. Но для надежности все запишет. Для того и книжицу специальную в Сосновом купил, чтобы было что передать сыну, а потом и внуку. И треклятый замок, Вранову погибель, он станет искать до конца своих дней. И сыну завещает искать. Глядишь, кто-нибудь да и найдет. Глядишь, и сотрут зло с лица земли их еще не рожденные дети…
Ужинали ухой и жареной рыбой, что наловил мальчишка. Или не мальчишка уже, а мужчина? Семен Михайлович смотрел на Лешего и думал, как изменила их всех эта экспедиция! Отмыла, очистила от шелухи, вытащила на поверхность самое главное! Словно бы перешагнув невидимую границу, они переродились. Стали ли лучше, чем были? Семен Михайлович надеялся, что стали. Может, с переменами этими внутренними обрели что-то еще. Еще кого-то обрели. Ведь каждый из них в экспедицию уходил одиночкой, а сейчас что? Нет больше одиночек, разбились все на пары, как и должно быть. Только он, старый пень, один. Так и не нужен ему никто, кроме любимой жены. А что нет ее больше на этом свете, ну что ж, значит, встретятся на том. Вот, может, сразу после этой его экспедиции и встретятся…
Ночевать решили в доме. Том самом доме, что больше сотни лет простоял посреди тайги заброшенным, но никем не тронутым. Бывают и такие чудеса! Ужинали все вместе на просторной кухне, у жарко натопленной печи, а спать разошлись парами. Так уж получилось. Да и дело ведь молодое. А место тут такое… обостряет все чувства донельзя. И боль, и страх, и любовь… У кого в душе какого чувства больше, то и обостряет. Вот у него, у Семена Михайловича, остались только боль и отчаяние, а еще немного надежды. Что заслужил, то и получил. Чего уж теперь жалеть?
Для ночлега он облюбовал себе комнату на первом этаже. По всему видать, раньше, при прежних хозяевах, комната эта служила рабочим кабинетом. Из мебели в ней имелся стол и стул, но Семену Михайловичу и этого достаточно. Спать он не собирался, понимал, что, может так статься, ночь эта станет самой последней в их жизни.
Не хотелось. Ох, как не хотелось! Но от судьбы не уйдешь. И жаркое дыхание ее Семен Михайлович уже чувствовал затылком. Мало осталось. Совсем чуть-чуть…
Рукавом он смахнул со стола вековую пыль, уселся на стул, из рюкзака, того самого, который мужественно вынес из
