– Как там, в старинных стихах, говорилось? – прохрипел он. Следовало молчать, но сил на это у Влада не нашлось. – Безумству храбрых поем мы песню?..
– На их могилах, – мрачно отозвался Кай. – Однако мне всегда… нравилось иное: безумству храбрых капец приходит.
– Что… в сущности… одно и то же, – пропыхтел Симонов; на душе стало чуть светлее.
– Потерпи. Осталось немного, – не велел, не приказал, не посоветовал, а очень мягко попросил Кай.
– Угу, – просипел Влад и закашлялся.
Далее они снова ползли в тишине, а время стояло на месте. Парень пытался засекать его по грохоту собственного сердца, но постоянно сбивался.
– Я больше не могу, сейчас отключусь, – проронил он, когда куда-то вывалился и нащупал руками шпалы. И не узнал собственного голоса: слишком низкого, хриплого и слабого.
Хотелось орать от радости – метро! родное!!! – ведь если здесь рельсы, им удалось выбраться на линию. Все равно, на какую! Люди рядом! И плевать, ганзейцы ли они, красные, анархисты или кто-то еще. Влад, наверное, и вырожденцам обрадовался бы. Но сил для бурного ликования не имелось совсем. А потом темнота принялась расширяться, впиваться через ноздри, глаза и уши, овладевать мыслями.
– Значит, отдохнем. Спи. Теперь можно, – было последним, что Влад хоть как-то разобрал. Кай помог отползти с путей и расположиться у стены.
Тьма казалась всеобъемлющей, сквозь нее не смели пробиться даже сновидения, лишь размытые образы представали перед Симоновым, не вызывая ни малейшего отклика в измученном сознании, – слишком уж он вымотался. Поэтому, когда под веками слегка посветлело, а сверху зазвучали голоса, он сразу сообразил, что проснулся. Глаза пока открывать не желал, да и вряд ли Каю немедленно требовалась помощь. Никакого напряжения в его интонациях не слышалось, и Влад решил полежать и послушать – мало ли, может, узнает интересное и нужное, чего в его присутствии никто не расскажет.
– И зачем вы тут? – спрашивал сиплый низкий бас.
– Да, собственно, просто так, – отвечал Кай. – Сложный переход. Устали. Сидим, отдыхаем, никого не трогаем, разве лишь примусы не починяем по причине их отсутствия.
– Ась?.. – переспросил другой голос, более тонкий, со слегка истеричными интонациями. – Ремонтники, чо ли?
– Захлопнись, – пробасил первый. – Ну, сидите, раз охота, – разрешил он, обращаясь к Каю, и зевнул: – Ваа…ще-то… не положено у нас по путям просто так шляться. А что, если вы – проа. ппандисты какие, а?
– В сердце Красной линии? – хмыкнул Кай.
– Ясен пень. Проа. ппандисты – оне такие. В каждую дырку влезут.
Он слегка заикался, а может, и специально коверкал слова – парень так и не понял. Затем свет стал ярче – видимо, направили прожектор.
– Ходоки… – наконец-то разглядев их внимательнее, выдал мужик.
– Сталкеры, – поправил Кай, но лениво, нисколько не оскорбившись на некрасивое прозвище. – Можем документы предъявить.
– Вот кому надо, тому и предъявите. Мы – люди маленькие и живем по принсипу: меньше знаешь – никому не должен… или вроде того.
– Ясно…
– И куды направляетесь? – тотчас поинтересовался мужик.
На подобный вопрос так и хотелось ответить просторечным «туды», но Влад по-прежнему изображал спящего, а Кай сказал прямо и честно:
– На Фрунзенскую. Веду пропажу.
– И чегой-та тама пропало? – подозрительно спросил мужик. – А то находятся всякие, а потом склады чинить приходится, и вообще ремонт делать. А ремонт – это то еще стихийное бедствие, почище Катаклизма. Его нельзя закончить, можно только прекратить.
– Да не бойтесь вы, мирные мы, – все-таки сказал Влад, садясь и ожесточенно протирая глаза. Веки никак не хотели подниматься, видимо, времени для отдыха не хватило.
– Добраутречко! – поприветствовал его мужик.
– Кстати, а какой нынче час? – поинтересовался Кай.
– А я откуда знаю? У русского человека, когда проснулся – тогда и утро, а за конкретикой на станцию надо. Там этот… как его? Таблоид!
Наконец, глаза открылись, и парень уставился на самоходную дрезину. Наверное, кто-то проезжал мимо, увидел их и остановился. Сидящий на ней мужик в ватнике и широких штанах подкрутил что-то, и прямо в лицо Владу полыхнул прожектор.
– Да твою ж мать! – не выдержал тот.
– Наш что-й ли? – обрадовался мужик. – Чего-то морда лица у тебя знакомая.
– Да убери ты свет, зараза! – Кай тоже не удержался от ругательств.
Парень ожидал ответной грубости, но свет вдруг действительно сместился в сторону, и с дрезины уже другим, более сильным, пусть и не без хрипотцы, голосом, позвали:
– Ленчик, неужели ты?..
Симонов аж встал. Он терпеть не мог этого прозвища, было в нем нечто девчачье и слащавое до невыносимости, потому ни на Добрынинской, ни на Нагатинской, ни во всем остальном метро не нашлось бы человека, зовущего его так. Только на Фрунзенской, где он вырос, и где его окрестили без спроса.
Потом и сиплый мужик присмотрелся:
– Ты же… э… тебя тогда увели, да?
– Да. Фашисты, – ответил парень, не понимая, что же на самом деле с ним творится. Под ложечкой посасывало, и почему-то не возникало ни радости от узнавания, ни чего-нибудь похожего на облегчение. Наоборот, с каждым вздохом росло ощущение, будто он ступает в очень опасный туннель, в котором одно неверное, неосторожное или поспешное движение может стоить жизни.
«Усталость. Всему виной именно она», – попытался он успокоиться, но все нутро воспротивилось этому объяснению, а внутренний голос ехидно напомнил о том, что Влад поклялся не врать самому себе.
– Тогда и выпить – не грех! – пропищал третий, парнишка почти его возраста, тощий и угловатый, с выцветшими глазами и бесцветными спутанными волосами, отросшими до плеч.
– Хоть что-то умное за сегодня сморозил, – проворчал первый и позвал: – А действительно, идите сюда, товарищи. Присаживайтесь.
В его руках появилась бутыль, поражающая воображение размерами, до половины заполненная мутной жидкостью. Самогон. Симонов прикинул свои силы и понял, что даже если не свалится после двух стаканов сразу, до станции точно не доедет в адекватном состоянии. Но ведь и не откажешься – не поймут!
Третий мужик, заросший густой, каштанового цвета бородой, и при этом очень аккуратно подстриженный, уже нарезал крупными кусками колбасу на закуску: на четыре части.
– Егорка обойдется. А то и так по всей линии россказней о том, как мы задохликов спаиваем, – проследив за взглядом Влада, пояснил он. – Ты-то вон какой здоровый вымахал, и продолжаешь еще расти, так ведь?
Тот пожал плечами.
– Сколько тебе?
– Почти девятнадцать.
– Значит, пару годков еще. Вырастешь в великана, жинка тебя шиш прокормит, – осклабился бородач, подмигнул и загоготал.
– Вообще-то, по традиции, на троих надо, – сокрушался первый.
«Я могу не пить!» – едва не вырвалось у Симонова, но наставник вовремя и незаметно ударил его локтем в бок – будто почувствовал
