— Они могли питаться только кактусом?
— Вот именно! Кактусы были съедены, есть было больше нечего, и они умерли от голода. Но добрая память о них осталась в Австралии. За свою работу гусенице огневке благодарные австралийцы воздвигли памятник. И это пока единственный в мире памятник полезному насекомому.
— А я бы поставил памятник человеку, а не гусенице! — сказал Карик. — Все-таки гусеница ничего не открыла. Это же ее открыли.
Профессор улыбнулся:
— Что ж, ты прав, конечно. Гусеницу, как ты говоришь, действительно открыли ученые, но ведь трудилась-то она. Стало быть, и гусеница заслужила благодарность.
— Давайте увеличиваться! — закричала Валя.
— И в самом деле, — спохватился Иван Гермогенович. — Не будем терять напрасно времени.
Он подошел к фанерному ящику, заглянул в круглое окошечко, вырезанное в боковой стенке, и расправил бороду руками.
— Итак, друзья мои, наше удивительное путешествие закончено. Но оно было удивительным не потому, что нам пришлось прожить долго в непривычном для нас малом мире, а потому, что мы мужественно шагали через все препятствия, не падали духом, не хныкали, а боролись и потому победили. Я надеюсь, вы поняли теперь, какой величайшей силой человека являются его знания и почему люди земли стали хозяевами нашей планеты. Но пора уже и увеличиваться!
— Ой, а вдруг кто-нибудь взял и унес увеличительный порошок?
— Кто же мог взять? Зачем? Не говори глупости!
Иван Гермогенович снова заглянул в круглое окошко ящика.
— Все в порядке! — сказал он, потирая возбужденно руки. — Коробка с увеличительным порошком стоит на месте, и мы можем увеличиваться! Залезайте в ящик!
Карик, а за ним и Валя бросились к ящику.
Иван Гермогенович подсадил сначала Валю, потом Карика и уже полез было за ними сам, как вдруг на стенку ящика села бабочка с блестящими крылышками, словно отлитыми из металла.
Это была очень крошечная бабочка, всего в несколько раз больше профессора.
Взглянув на нее, Иван Гермогенович опустил руки и, задыхаясь от волнения, прошептал восторженно:
— Боже мой, да это же оливковая экофора!
Затаив дыхание, он приближался к фанерной стенке, не спуская с бабочки взгляда охотника, который увидел редкостного зверя.
А экофора, не обращая внимания на такую мелочь, как профессор, сложила крылышки и не спеша стала подниматься по стене вверх.
Сердце Ивана Гермогеновича на мгновение остановилось, затем так забилось, так застучало, словно хотело выскочить вон.
— Стой! — закричал профессор. Высоко подпрыгнув, он вцепился в бабочку.
Бабочка рванулась, стараясь освободиться от объятий профессора, но он крепко держал ее. После минутной борьбы они оба рухнули на землю.
Упираясь ногами в грудь профессора, экофора билась под ним, стараясь освободиться, но Иван Гермогенович, подмяв экофору под себя, не выпускал ее, хотя это было делом не легким. Бабочка взмахнула крыльями, приподняв профессора в воздух, но он ударил ее по голове, и она снова оказалась под ним.
— Ну нет уж, нет, — бормотал профессор, напрягая все силы, — не отпущу я тебя. Ни за что не отпущу! Умру, но не выпущу из рук!
В эту минуту он позабыл обо всем на свете. И немудрено. В руках его билась оливковая экофора — редкая в наших краях, удивительная бабочка-моль, самый крошечный представитель семейства чешуекрылых.
Как появилась на стене фанерного ящика эта бабочка — жительница теплых стран, об этом профессор сейчас не думал. В его богатой коллекции отряд бабочек семейства молей представляли застывшие навечно на булавках под стеклом ковровая моль, меховая моль, волосяная, зерновая, вишневая, боярышниковая, лопушниковая и полевая моль, но в этой коллекции не было оливковой моли — экофоры. И теперь она будет! Только бы не упустить ее, и тогда коллекция молей у профессора будет полной.
— Да погоди же ты, — уговаривал Иван Гермогенович экофору, которая таскала его по земле, била крылышками, брыкала ногами, всячески пытаясь освободиться. — Ай какая ты! Да перестань же, перестань! Как не стыдно брыкаться. Все равно же я тебя не выпущу!
Пока Иван Гермогенович боролся с оливковой экофорой, Карик и Валя пробрались в правый угол ящика, где стояла коробочка с увеличительным порошком.
Постепенно глаза их привыкли к полумраку. Они разглядели пустую комнату с голыми стенами. Сквозь круглое окошко падал на пол косой солнечный луч. Золотая пыль кружилась в солнечном свете, и луч казался живой дорогой.
— А здесь очень весело. Правда, Карик? — сказала Валя, оглядываясь.
Карик, не отвечая, шагнул в угол, где стояла огромная, как сундук, белая коробка, накрытая толстым листом пергамента.
— Вот она! — сказал Карик.
Он взобрался на край коробки, побарабанил босыми пятками по стенкам и протянул Вале руку.
— Лезь сюда! Давай!
Валя вскарабкалась наверх и села рядом с Кариком.
Карик поднатужился и сдвинул с коробки пергаментную крышку.
— Ешь! Увеличивайся! — сказал он, склоняясь над коробкой.
— А разве мы не будем ждать Ивана Гермогеновича?
— Нет… И знаешь что? Давай увеличимся раньше его. Подумай, как это будет интересно. Мы уже большие, а он еще маленький.
— Ладно! Согласна! — сказала Валя.
Проворно сунув руку под пергамент, она достала полную пригоршню блестящего, как бертолетовая соль, порошка.
Она поднесла ладонь ко рту, открыла рот и вдруг, опустив руки, повернулась к Карику:
— А сколько его надо съесть, чтобы увеличиться?
— Ешь больше!
— Ну, а если мы вырастем очень большие… Не очень-то ведь приятно быть девочкой с каланчу ростом.
— Ничего, ешь! — спокойно ответил Карик. — Если перерастешь лишнее, — уменьшительной жидкости выпьешь и подравняешься. Вот и все. Смотри, как я ем. Вот так.
И Карик высыпал в рот целую пригоршню порошка:
— Готово!
Валя проглотила порошок и сказала, морщась:
— Уменьшительная жидкость вкуснее…
— Нет, и порошок тоже ничего… Кисленький.
Карик спрыгнул на пол и дернул Валю за ногу:
— Теперь бежим скорей отсюда.
— Почему? — спросила Валя.
— Да потому, что сейчас нам тесно здесь станет.
— Почему тесно?
— Почему,
